В лесной глуши - Эухенио Фуэнтес

Временами мне кажется, будто я окружена бесполезными людьми, мешающим мне балластом, но не могу отказаться от них – иначе на моем пути останутся трупы. Ну вот, я все же вывернула наизнанку свой сон, сама того не желая. Было бы здорово написать этот поезд на большом полотне, сделать такой огромный барочный триптих – из тех, что занимают всю стену залы во дворце.

Может, я сама причиняю всем им какой-либо вред, но не могу этого избежать – ведь я такая, какая есть. Хотелось бы отдохнуть с человеком, который сумел бы пару часов просто побыть рядом и помолчать. Пара часов без ощущения, что мы обязательно должны разговаривать.

4 октября, среда

Если когда-нибудь, когда меня уже не будет, кто-то будет читать этот дневник, мне бы не хотелось, чтобы это был мой сын. Дети – худшие судьи, потому что идеализируют родителей и с трудом прощают им ошибки. И наоборот, я бы нормально отнеслась к тому, что мои записи прочитают внуки, ведь очи отнесутся к ним с той снисходительной нежностью, с какой рассматривают старинные фотографии своих предков. Или какой-нибудь незнакомец – от него я жду удивления и понимания; думаю, дойдя до последней страницы, заинтригованный, он стал бы искать мой снимок – посмотреть, как я выглядела.

16 октября, понедельник

Выходные, проведенные в Мадриде, были тоскливы, и скучны. Решено: на следующий уик-энд снова еду в Бреду. Одна. Сейчас мне это необходимо больше чем когда бы то ни было. Именно так я и сказала Маркосу.

17 октября, вторник

Сегодня совершенно случайно встретилась с Арменголем. Я не видела его уже шесть или семь месяцев, и сейчас, на улице, при свете дня, мне показалось, что он постарел на шесть или семь лет. Он был плохо выбрит, в мятой одежде; та расхлябанность, что беспокоила меня в нем раньше, теперь, когда он живет один, еще более заметна. Вопреки желанию, я все же согласилась выпить с ним кофе. Стоило внимательно посмотреть ему в глаза, и он уже решил, что мы можем начать все заново. Арменголь тут же изменил тон, пустился в воспоминания, и я почувствовала себя очень неловко. Ведь это было так давно, а он все еще продолжает лелеять надежду. Я отказалась встретиться с ним на следующий день, «чтобы поговорить». Сказала, что у меня много работы, поэтому нет времени, и что в конце следующей недели я уезжаю.

Я не ощущаю себя виноватой, и во мне нет никакой жалости к нему, лишь какое-то гнетущее чувство – так всегда бывает, когда отказываешь кому-то.

18 октября, среда

Сегодня мы открыли выставку со скульптурами Эмилио. Народу меньше, чем ожидалось, и похвалы вялые – всегда скрывающие разочарование. Боюсь, она не будет иметь никакого успеха.

19 октября, четверг

Хочу порвать с Маркосом. Мы снова поссорились, и снова я испытала страх. Почему он меня не бросит, если не может ужиться с моим прошлым? Почему продолжает встречаться со мной и ведет себя то замечательно, то как будто презирает? Сегодня он пришел в студию, когда я его не ждала. Даже не позвонил, чтобы предупредить, как он обычно делает, зная, что я рисую. Вчера у нас был отличный секс. Закончив, мы приняли ванну, а потом, помывшись и потерев друг другу спину и пальцы ног, снова пришли в возбуждение и занялись любовью прямо в воде, как моллюски. Он был восхитителен, очень нежен и, не торопясь, дарил мне свои ласки. Секс для любви – как кислород: он очищает ее от шлаков, лечит и обновляет. Секс может существовать без любви, как в пустыне существует кислород, который никто не использует. Но не могут любовные отношения продержаться без благотворного влияния физического контакта, как не может быть жизни на Луне.

Мне казалось, что в тот вечер закончилась черная полоса, длившаяся уже достаточно долго, но сегодня поняла: это было всего лишь вроде моего последнего желания перед казнью. Сегодня днем в студии Маркос опять был груб и резок со мной, будто решил, что проявил вчера слабость и теперь злился на себя за это. Не могу и не хочу привыкать к переменам в его настроении. Я хотела бы спасти наши отношения. Знаю, что мои чувства к нему воскресли, хотя я считала их погасшими, но если он не расположен принять их, я ничего не могу поделать.

Сказала ему, что в конце этой недели уеду в Бреду одна, что не хочу никого видеть. Что мы оба должны подумать о наших отношениях и решить, стоит ли нам и дальше быть вместе. Маркос смотрел на меня как-то странно, а потом обратил внимание на картину, над которой я работала, последнюю по мотивам наскальных рисунков, словно на ней было изображено нечто, касающееся его. Внезапно я поняла: он думал об Эмилио. Это ревностью вызваны перемены в его настроении. Я вспомнила: накануне днем сказала ему, что Эмилио должен забежать в студию и взять наброски, используемые им для скульптур. Однако тот не пришел. Маркос явился без предупреждения, думая, что Эмилио здесь. Не найдя его, он, по идее, должен был повеселеть, но ревность принимает у него какие-то извращенные формы. Тот, кто страдает такой ревностью, кажется удовлетворенным, лишь убедившись, что действительно имел причину для подозрений.

Я никогда не верила собственникам и ревнивцам, они утверждают, что ревность произрастает исключительно из любви и что доверие – это просто-напросто равнодушие.

Теперь я осталась одна, день непоправимо испорчен – работать уже не буду, так что спустилась в квартиру, вытащила дневник из папиного тайника и принялась писать. Вместо того чтобы ненавидеть его за крик и все эти упреки, скорее я его просто жалею.

Я медлю: не знаю, должна ли продолжать писать такие вещи. Если когда-нибудь опять буду читать эти строки, они вновь причинят мне боль.

20 октября, пятница

Сегодня я предприняла последнюю попытку спасти найми отношения с Маркосом. И потерпела неудачу. Хотя я сказала ему, что в конце недели еду в Бреду, вчера вечером подумала, что мы могли бы поехать вместе. Уже давно мы не проводили двух дней подряд наедине, как прежде. Нам всегда что-нибудь да мешает: то чей-нибудь визит, то телефонный звонок, то срочная работа. Знаю, что это не увлекает его так же, как меня, но ему тоже нравится делать гимнастику и гулять на свежем воздухе. Я подумала: если он согласится проводить меня до пещер, там, наверху, мы сбросим весь этот тяготящий нас балласт прошлого. Я бы показала ему рисунки и объяснила, что, работая над ними, действую вовсе не под диктовку Эмилио и не думаю о нем, что меня вдохновляют магические призраки, расчертившие стены пальцами, смазанными красящим веществом. Призраки более реальные, чем те, которых он себе навыдумывал, потому что они – плод диалога между людьми: человек остановился поговорить возле костра и расстался с кочевым образом жизни, чтобы организовать оседлое племя.

Возможно, он бы понял, насколько важна для меня живопись, и навсегда забыл бы свой притворно-равнодушный тон, с каким время от времени оценивает мою работу, будто это всего лишь хобби, которое я могу бросить безо всякого сожаления.