Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Господи боже ты мой! Да что ты понимаешь в преступниках, бедная моя девочка!

Никто не дал Луизе времени объяснить свою точку зрения. Так в нашей семье бывало всегда. Любой, кто не соглашался с дедушкой, объявлялся дураком или дурой. Филипп покачал головой и закатил глаза. Луиза не стала спорить, она знала, что действовать в одиночку бессмысленно: Делоне охотятся стаей и придерживаются общего мнения.

— Надеюсь, ты не приправила лосось мышьяком, Элен? — поинтересовался папа.

— Только устрицы, — парировала мама.

Все посмеялись. Освободив место в центре стола, мама и Мария осторожно установили блюдо с пирамидой серебристых устриц. Пятнадцать рук одновременно потянулись к лакомству, приправили устриц уксусом с луком-шалотом и — хоп! — в рот по две сразу. Поедание деликатеса напоминало соревнование — кто съест больше и быстрее остальных. Устриц на блюде было так много, что они вроде как и не убывали. Я приступил к осуществлению своего хитрого плана. Сколько нужно съесть устриц, чтобы стало дурно? Две дюжины, три или больше? В десять вечера настал момент изобразить приступ и начать корчиться от боли в животе. Папа останется со мной, остальные отправятся на мессу. Нужно было выпить больше белого вина, ради «24 часов Ле-Мана» стоило рискнуть.

— Какой-то странный вкус, — сказал Филипп, с подозрением разглядывая устрицу.

— Что не так? — встревожилась мама.

— У нее привкус мышьяка, чуть горьковатый, но не сказать, что неприятный, — сообщил дедушка, очень довольный своей шуткой.

— Это глупо, папа! — укоризненно покачала головой мама.

— Берегись, Поль, ты только что проглотил устрицу с мышьяком! — подколол папу Морис.

— Мне беспокоиться не о чем, я же не богач какой-нибудь! — парировал папа. — А вот тебе, Луиза, следует опасаться мужа, он тот еще ловкач!

Все рассмеялись и загалдели, так что звонок услышал я один.

— Папа, кажется кто-то звонит в дверь.

— Я ничего не слышал.

В наступившей тишине прозвучало несколько длинных звонков.

— Открой, Мишель. Кто бы это мог быть в такой час?

— Наверное, консьержка, — предположила мама.

Я открыл дверь и окаменел от ужаса: на пороге стояли четыре жандарма в форме. Появился папа.

— Что вам угодно, господа? — спросил он и положил руку мне на плечо.

— Мсье Поль Марини? — спросил пожилой жандарм.

— Собственной персоной.

— Мы ищем Франка Марини.

— Франка? Его нет. Он в Алжире. Проходит военную службу.

— Ошибаетесь, мсье. Ваш сын дезертировал из армии.

— ?..

— Что происходит? — спросила подошедшая мама.

— Не знаю. Они говорят, что Франк дезертировал.

— Быть того не может.

Жандарм достал из планшета пачку листков и начал читать, взвешивая каждое слово:

— Мы действуем на основании судебного поручения, выданного господином Онтаа, военным следователем постоянно действующего трибунала вооруженных сил САЗ…[119]

На «САЗ» он споткнулся — видимо, не знал, что это такое. Я почувствовал, как папины пальцы еще крепче сжали мое плечо. Жандарм взглянул на напарника, тот поднял брови, и он продолжил чтение:

— …выдавшего постановление на арест Франка Филиппа Марини, родившегося двадцать пятого мая тысяча девятьсот сорокового года в Четырнадцатом округе Парижа, а также ордер на обыск его жилища.

Служители закона вошли в квартиру, и мама поспешно закрыла за ними дверь. Гости потребовали объяснений, все заговорили разом, перебивая друг друга, трудно было понять, кто кого и о чем спрашивает и кто на какой вопрос пытается ответить. В коридоре возникла толчея. Дедушка Делоне упомянул о связях в министерстве, чем раздражил старшего по званию, и тот сказал, что отметит это в рапорте. Нам велели вернуться в гостиную и поставили одного из жандармов у двери. Остальные трое начали обыскивать квартиру в присутствии моего отца. Мы стояли, молчали и переглядывались. Мама сказала что-то на ухо Морису, и мы стали тихо переговариваться. Минут через десять в дверях появился один из тех, кто рылся в наших вещах. Велел коллеге переписать личные данные присутствующих и попросил Мориса следовать за ним.

— Но почему? Я не имею к Франку никакого отношения.

— Прошу вас, пройдемте!

Через какое-то время Морис вернулся и сообщил, что жандармы хотели знать, какие вещи принадлежат им с Луизой, а какие нет, поскольку мама поселила их в комнате Франка. Появились папа и жандармы — обыск закончился. Они собрали все папки, тетради, книги, журналы и записную книжку, сложили в пластиковые мешки и запечатали красным воском. Папа подписал протокол изъятия, и ему вручили повестку: двадцать седьмого декабря он должен явиться в жандармерию казармы Рейн и дать показания.

— Какие именно показания? — спросила мама.

— Насчет вашего сына, мадам.

— Все предельно просто: я не получала никаких известий о сыне после его отъезда в Алжир и не желаю ничего о нем знать.

Старший офицер оказался в затруднительном положении. Он посоветовался с одним из напарников, и тот кивнул.

— Если вы согласны, я могу записать ваши показания немедленно.

Они устроились в кухне, освободив немного места на столе. Папа спросил, не хотят ли они что-нибудь выпить, и жандармы согласились на кофе, но от еды отказались. Папа рассказал нам, что один из жандармов, блондин, записал их показания от руки, но сам никаких сведений не сообщил, заявив, что жандармерии ничего не известно.

— Ход делу дал следователь в Алжире. Свяжитесь с ним. У вашего сына серьезные проблемы. Обычно выдается распоряжение о розыске, а на него выписали ордер на арест. Если знаете, где он, или можете как-то связаться, убедите его сдаться властям. Его все равно поймают. Рано или поздно всех ловят.

Они ушли так стремительно, что ошеломленный дедушка рухнул в кресло, не понимая, что это было — ужасная реальность или дурной сон. Луиза села рядом и принялась поглаживать ему руку. Морис повторял как заведенный: «Не могу поверить!» Мария более чем некстати поинтересовалась, можно ли подавать мясной пирог, и мама немедленно ее спровадила. Все были ужасно подавлены, даже мы — дети, хоть и не знали, что такое военный трибунал, ордер на арест и обыск. Нашу тревогу усиливал страх и растерянность взрослых. Мы инстинктивно чувствовали, что семье грозит катастрофа, что опасность связана с войной и с тем, что от нас скрывают. Нет ничего хуже четырех жандармов, решивших нанести вам визит во время рождественского ужина. Я вспоминал наше с Франком прощание в венсенском бистро и не мог понять, почему он дезертировал. Как рассказать об этом Сесиль? Морис сел за стол: