Астроном - Яков Шехтер

Японская шрапнель рвалась над укреплением каждые две-три минуты, и Михаил предпочитал из погреба не вылезать, подавал себе заряды и мало интересовался ходом боя. Вдруг все стихло. Выглянул Михаил из погреба – видит, японцы по укреплению ходят, а наших никого не видать. И вот он что придумал, взял бикфордов шнур подлиннее, чтобы времени у него побольше оказалось, присоединил его к ящику с порохом, поджег, выскочил из погреба и давай удирать. Только далеко убежать не удалось, японцы живо его поймали, привели обратно в укрепление, и давай расспрашивать. Неизвестно, что он им говорил, только изрядная толпа японцев собралась прямо на крыше погреба и, развесив уши, принялась слушать Михаила. Там их смерть и настигла.

Сразу после взрыва вторая рота пошла в атаку и выбила японцев из укрепления. Останки новоявленного Самсона нашли посреди десятков японских трупов и похоронили с максимальными почестями.

14 ноября

Я с трудом нашел в себе силы взяться за перо. Сегодня мы с Михаилом Ивановичем попали в серьезную переделку, едва не стоившую нам жизни. Мы проводили проверку укреплений на Высокой; многие из них разрушены, но благодаря возникшему затишью между штурмами, восстановительные работы ведутся полным ходом. Обязанности между нами распределились следующим образом: я ползаю по позициям, вымеряя расстояния и определяя углы, записываю полученные цифры на листке бумаги, а Михаил Иванович на их основании составляет чертежи, заказывает необходимые материалы и работа тут же начинается. В основном мы восстанавливаем разрушенные гласисы наружных рвов, иногда стоим кавальеры, возвышения из мешков, укрепляем траншеи. Ползание по наружным позициям штука довольно небезопасная, японские пули так и свистят над головой, но к их присутствию привыкаешь, и даже начинаешь находить в их пении некоторое подобие мелодии. Михаил Иванович остается в одной из передовых траншей и знаками показывает мне, что нужно обмерить. Мы научились понимать друг дуга с полуслова, даже с полужеста, стоит ему только указать на какой-нибудь бруствер или козырек капонира, как я уже соображаю, что он хочет замерить.

Обычно, прежде чем мы приступаем к рекогносцировке, солдаты той части, что держит оборону, внимательно обследуют местность, выясняя, не осталось ли поблизости японцев, не замышляют ли они атаку. Лишь после того, как командир подразделения дает «добро», мы выдвигаемся на позицию и начинаем работу.

В этот раз, все шло как обычно, зауряд-прапорщик Мизгунов сообщил, что позиция чиста, и мы выдвинулись. Но вышло по-другому.

Оказалось, что в передний левый окоп за старшего был назначен старший унтер-офицер из запасных, Дмитриев. Будучи уже сильно выпивши, он взял с собой в окоп еще водки и начал там пьянствовать с остальными солдатами. Благодаря этому японцам удалось незамеченными подкрасться к окопу и неожиданно ворваться в него. Оттуда они быстро распространились по укреплению и ударили в штыки. Наши солдаты не растерялись, и ответили им отчаянной дракой. Схватка завязалась ужасная. Вокруг Михаила Ивановича собралось около десятка солдат, он тоже весьма энергично действовал своею шашкой.

Я быстро переполз обратно в траншею, схватил винтовку из рук убитого солдата и ввязался в бой, стараясь пробиться к Михаилу Ивановичу. Нескольких подбежавших японцев я проткнул штыком, всадив его со всего маху. Убивать оказалось несложным делом, в драке не чувствуешь ни угрызений совести за отнимаемую жизнь, ни сожаления, внутри просыпается дикий зверь, которого человек привык прятать за десятью решетками. Он разрывает оковы и рычит, требуя крови и новых жертв.

Преимущество русской винтовки перед японским карабином выяснилось моментально, в моих длинных руках разница между пределами досягаемости составляла около метра, прежде чем японцы успевали дотянуться до меня своими штыками, мой штык оказывался у них в груди.

Я почти пробился к Лилье, как вдруг перед моими глазами предстала невероятная картина. По укреплению носились несколько человек одетых диковинным образом. Вместо шинелей на них были кожаные панцири, похожие на доспехи средневековых рыцарей, а вместо ружей они орудовали длинными, слегка изогнутыми мечами. Действовали они ими очень ловко, я с ужасом наблюдал, как головы нескольких наших несчастных солдат покатились в снег после беспощадных ударов этими мечами.

Я проверил, заряжено ли ружье, прицелился в ближайшего молодца и выстрелил. Наверное, от волнения руки у меня дрожали, и пуля прошла мимо. Он обернулся на выстрел, и побежал ко мне. Я передернул затвор, и еще раз нажал курок, целясь точно в середину его груди, но винтовка только щелкнула. Патронов больше не было, а подсумок с запасными обоймами я давно перестал носить. Выставив штык как можно дальше от себя, я стал поджидать японца. Он бежал, улыбаясь, волосы, заплетенные в косички с разноцветными ленточками, развивались по ветру. Шлем позволял видеть его рот и глаза, и в этих глазах я увидел тень своей смерти.

Стало тихо. Мир словно замер, и через плотное тело дня ко мне медленно приближался японец. На кончике его вращающегося меча сияла вечность. Мысли разбежались в разные стороны, ружье стало продолжением моих рук, и весь я, казалось, сжался в точку на конце штыка. Они неминуемо сближались, точка и вечность, их пересечение должно было стать роковым, решающим, безграничным, но в этом момент раздался выстрел. На груди у японца начало расплываться красное пятно, его ноги подкосились, он вытянул меч, стараясь достать меня через оставшиеся метры, но не смог, и рухнул, зарывшись лицом в грязный, истоптанный снег.

Я оглянулся. Сзади, справа и слева от меня дрались с японцами разрозненные группки наших солдат. Была ли то случайная пуля или кто-то увидел мое положение и произвел спасший меня выстрел? Кому я обязан жизнью: случаю или человеку – узнать уже не удастся. Главная моя благодарность Всевышнему, уберегшему меня от опасности и продолжившему мои дни. Но для чего? Вот, что мне предстоит понять.

Спустя минуту раздалось мощное «ура», из-за бугра показалась цепь наших солдат. Впереди, размахивая шашкой, бежал зауряд-прапорщик Мизгунов. Через десять минут все было кончено.

Лилье вышел из схватки совершенно невредимым, мне же один из японских штыков надрезал кожу на левом плече. В пылу схватки я даже не почувствовал пореза. Но рукав шинели намок от сочащейся крови и Михаил Иванович приказал мне немедленно возвратиться домой, по дороге зайдя в лазарет на перебинтовку.

Так я и сделал. Но прежде, я не смог удержаться, чтоб не подойти к убитому японцу и взглянуть поближе на того, кто нес мою смерть на конце своего меча. Его уже перевернули на спину, глаза тускло смотрели в небо. Я потрогал меч. Он был остр, как бритва, даже легкого прикосновения было бы достаточно для нанесения серьезной раны.

Из-за панциря японца торчало что-то, походившее на мундштук свирели. Я потянул за него. Это действительно оказалось неким подобием дудочки с большим желтым камнем, вделанным в ее основание. Не задумываясь, я сунул дудку в карман и пошел на перевязку.

18 ноября

Рана оказалась серьезнее, чем я думал. Разрез чуть ли не до кости, большая потеря крови. Ее промыли, забинтовали, и я отправился домой. К вечеру начались боли, а утром следующего дня рука распухла, и я не могу даже надеть шинель. Сижу в своей комнате и размышляю о жизни.