Этимологии. Книги I–III: Семь свободных искусств - Исидор Севильский

сообщения магистра Герберта Реймсского, будущего папы Сильвестра II (ок. 940–1003), что он видел в Мантуе это сочинение в восьми книгах. Мы можем только предполагать, что оно представляло собой краткое переложение существенных мест из Птолемея. Так или иначе, но полный латинский перевод «Альмагеста», сделанный Герардом Кремонским с арабского перевода, Европа узнала только в 1175 г. н. э.

Завершая очерк развития древнегреческой астрономии, надо отметить, что в VI-VII вв. н. э. она сделала один серьезный шаг назад. Полная победа христианского мировоззрения и теории познания в виде ссылок на авторитеты привела к частичному восстановлению космологических представлений Древнего Вавилона (примерно рубежа III и II тыс. до н. э.), так как именно они, будучи заимствованы евреями, попали в Ветхий Завет[675]. Разумеется, ретроградной ревизии подвергались только те, к счастью, не многие, части астрономии, которые явно противоречили словам ветхозаветных пророков, остальные оставлялись прежними. Тем не менее представления о плоской Земле, о полусферическом небе и двух его вратах, о купающемся в море Солнце, вынырнувшие из незапамятной древности, еще долгое время морочили головы людям средних веков. Плодотворное же развитие античной астрономии продолжилось только через 14 веков (!) застоя западноевропейской естественнонаучной мысли, то есть в XV веке н. э. в наблюдениях и теоретических работах Н. Коперника, Т. Браге, И. Кеплера.

Эписодий 7. Метод «Этимологий»

Таким образом, мы выяснили, каково было то историческое научное наследство, которое получил Исидор Севильский. Посмотрим теперь, как он им воспользовался. Мы уже знаем, что он был компилятор, то есть он воспроизводил и систематизировал это наследие, но не увеличивал его. Но такая характеристика, конечно, нуждается в уточнении. Для этого, как обычно, различим форму сочинений и их материю.

Материал, то есть содержание, его сочинения — это расклассифицированные определения научных понятий. Об этих науках и шла речь в предыдущих двух эписодиях. Обобщая, можно сделать несколько замечаний. Прежде всего, Исидору часто, особенно в немецкой историографической традиции XIX в., бросались упреки в упрощенчестве и плагиате. Первое обвинение отвести легко — наш автор писал не научную монографию, а практически то, что сегодня в преподавательской среде принято называть «методическими указаниями»; было бы странно ожидать глубокой проработки темы, когда указывается не то, что вообще известно, а то, что непременно следует знать. Оригинальной здесь является широта охвата: учебник представляет программу изучения всего массива научного, светского и религиозного знания.

Касательно обвинения в плагиате, надо сказать, что Исидор далеко не всегда дословно заимствует, а когда заимствует, делает это не слепо, а по определенным методическим соображениям, таким образом, чтобы в результате получилось не «лоскутное одеяло», а целостное мировоззрение от наивысших начал (Бога) и до бытовых мелочей, которым посвящены последняя книга «Этимологий». Наш автор действует вполне в духе философии людей как античности, которые просто не замечали времени, так и средневековья, для которых время было только церковным, библейским. В античности время мыслилось как царство разрушения и упадка, а никак не прогресса, в том числе и прогресса научного знания. «Молодеем мы что ли со временем?» — риторически спрашивал Аристотель в IV книге «Физики», посвященной времени, и делал вывод: «Время само по себе — скорее причина уничтожения». Поэтому знание, тем более философское знание о сущем, есть знание вечное и знание вечного. Тот же философ писал, что о сущем говорится в разных значениях, и в первую очередь, это сущее в смысле привходящего, вечно текущего и меняющегося бытия, и сущее, само по себе, которое обозначается через формы категориального высказывания, то есть в словах и мыслях. Но о привходящем никакой науки не может быть![676] Следовательно, предметами наук являются вечные и неизменные сущности, которые фиксируются в мыслях (идеях) и словах, поскольку самое главное, что можно сделать с сущностью, — это определить ее[677]. Но ко временам поздней античности науки уже существовали, причем довольно дотошные, то есть, как полагали, с известной степенью подробности все было изучено и описано. Отсюда и возникали те странные, но обычные для того времени разновидности астрономии или географии, когда новые светила или страны разыскивались не на небе или на земле, а в старых книгах. Для Исидора, как и для всех христиан, время существует только как церковное время, задаваемое главными библейскими событиями: творением, пришествием Сына Божия и Страшным судом, со множеством промежуточных событий, взятых из того же источника. Христиане средневековья, равно как и ученые наших дней, всегда стремились, по мере сил, смотреть на мир как бы глазами Бога, извне его, упаковывая привходящие события в формы вечных законов и сущностей. Конечно, наш автор понимает, что что-то меняется, но все это для него как бы незначительно и вненаучно. Например, факт гибели Римской империи просто прошел мимо его внимания: да, есть некоторые смуты и временные трудности, но когда их не было! Как и всякий философ или ученый своей эпохи, он обращает внимание на вечное, а не на временное. Отсюда глубокое и обоснованное уважение к старым рукописям.

Для формы, то есть метода сочинений Исидора, характерны два принципа: принцип дефиниции (этимологии) и принцип классификации.

1. Принцип дефиниции (этимологии). Все произведение не зря называется «Этимологиями». Повторимся: Исидор был вполне нормальным мыслителем своего времени, то есть стремился не столько проникнуть в тайны реального изменчивого мира, сколько конструировал свое умопостигаемое представление о мире словесными средствами. Он разбирает не реальные начала вещей, а идеальные начала понятий. Там, где реальность и понятие адекватны, он передает это; там же, где между реальностью и понятием возникает противоречие, предпочтение безоговорочно отдается слову. Таковы были и новые христианские веяния, которые представляли зримый человеку мир лишь мигом в более высокой божественной идеальной реальности. Например, Исидор не различает букв и звуков, ими обозначаемых, — он говорит «буква» в обоих случаях, почти не различает имен существительных и предметов, ими обозначаемых, не отличает глаголы от самих действий, ими выражаемых[678]. Справедливости ради надо сказать, что попытка серьезно посомневаться в том, таковы ли вещи, как мы о них говорим, в античности предпринималась. Это знаменитый платоновский «Кратил» (см. ниже). Потому античные и средневековые мыслители серьезно полагали, что все на свете таково и есть, как об этом говорится в человеческом языке, — у философов это называется принципом «тождества бытия и мышления», восходящим к тезису Парменида Элейского[679].

Для Исидора познать — отыскать присущее вещи наименование в бесконечном перечне вещей, так как слово воспринималось не как более или менее адекватное подобие вещи в