Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений - Анджела Стент

Очевидное взаимопонимание, установившееся в Сочи между американским и российским лидерами, маскировало растущую пропасть между Москвой и Вашингтоном в вопросе о том, как увязать интересы России на постсоветском пространстве с интересами ее ближайших соседей. Прямо перед саммитом в Сочи с Путиным Буш участвовал в саммите НАТО в Бухаресте, и там американо-российские трения дали о себе знать в полную силу. Центральным на этом саммите был вопрос, следует ли предложить Украине и Грузии План действий по подготовке к членству в НАТО (ПДЧ). Это не было приглашением вступить в альянс; ПДЧ был подробной инструкцией о том, что предпринять государству-претенденту, чтобы получить право на вступление. На практике все страны, которым был предложен ПДЧ, в конечном счете вступали в НАТО.

Отношения России с НАТО по-прежнему оставались сложными. Созданный в 2002 году Совет НАТО – Россия должен был стать площадкой, где Россия ощущала бы, что НАТО относится к ней как к равной, чего не удалось сделать в рамках Совместного постоянного совета. Но прошло уже шесть лет, а Совет НАТО – Россия не мог похвастаться никакими существенными достижениями. «Совет достиг столь слабых успехов, потому что Кремль никогда в полной мере не принимал его», – пишет Кондолиза Райс{427}. Посол США при НАТО Виктория Нуланд утверждает, что практическое сотрудничество в ряде вопросов продвигалось хорошо, но диалог с Россией в рамках Совета всегда давался с большим трудом{428}. Хотя в НАТО предпринимали усилия, чтобы наладить связи с Россией, на повестке дня оставался вопрос о расширении альянса за счет постсоветских государств. С точки же зрения Москвы даже вступление в альянс государств Балтии было уже перебором, с которым Кремль примирился с трудом. А уж перспектива, что НАТО предложит членство Грузии и Украине, для Москвы была категорически неприемлема.

Оба этих государства уже подали прошение предоставить им ПДЧ, однако администрация Обамы отложила на время действия в этом направлении ввиду разногласий как в самой администрации, так и внутри НАТО. Решения по членству в НАТО предполагали ответы на два базовых вопроса: что именно соискатель даст альянсу и что альянс даст стране, желающей присоединиться к нему? Решение вопроса по Грузии осложнялось и тем, что в ноябре 2007 года Саакашвили после жестоких столкновений правительственных сил с оппозицией ввел чрезвычайное положение; внешние наблюдатели критиковали грузинское правительство за несоразмерное применение силы.

В этот период и у Райс, и Гейтса были сомнения насчет того, стоит ли предлагать Грузии ПДЧ{429}. Советник по национальной безопасности Стивен Хэдли, однако, выступал за это решение, как и постоянный представитель США при НАТО Виктория Нуланд. До саммита в Бухаресте состоялись три «глубоких погружения» – брифинга, на которых правительственные аналитики информировали президента и членов его кабинета по ПДЧ{430}. Некоторые аналитики усомнились в том, насколько Украина и Грузия действительно готовы к ПДЧ и что это даст альянсу, но в аппарате вице-президента резко их раскритиковали{431}. Окончательное решение по этому вопросу, безусловно, было за президентом, а он считал, что предоставление ПДЧ Украине и Грузии – это часть «Программы свободы». Кроме того, по мнению Буша, перспектива в один прекрасный день вступить в НАТО стала бы стимулом для демократических реформ в Грузии и на Украине. Райс в своей книге описывает, как на заседании Совета национальной безопасности, где рассматривался этот вопрос, она вдруг осознала, что не очень понимает, как действовать дальше: ведь до сих пор она полагала, что решение будет принято уже после ухода Буша из Белого дома. Однако и Ющенко, и Саакашвили прибыли в Вашингтон, чтобы лично изложить аргументы в пользу присоединения их стран к ПДЧ. И президент был твердо уверен, что Украина и Грузия должны получить ПДЧ. Райс поймала себя на мысли: «А ведь заниматься этим придется мне. И это будет ох как трудно»{432}.

Далее предстояло добиться общего согласия с этим решением. Увы, Белый дом недооценил, насколько сильным окажется сопротивление европейцев. Путин заявил Райс и Гейтсу, что принятие Грузии в НАТО – это «красная черта», о чем Россия также ясно дала понять европейцам. Резко отрицательная реакция России на вопрос о ПДЧ нашла понимание в столицах многих стран «старой» Европы, особенно в Берлине{433}.

В последние месяцы президентского срока Буша Россия становилась источником нарастающих трансатлантических разногласий. Для Европы Россия значила куда больше, чем для США. Россия выступала крупным поставщиком энергоносителей в Европу, а для Финляндии и стран Балтии она была единственным поставщиком природного газа и важным поставщиком нефти. Кроме того, для Европы Россия была и остается ведущим торговым партнером, на российских контрактах держатся сотни тысяч рабочих мест как в «старой», так и в «новой» Европе. Наконец, в Великобритании, Франции, Германии и Испании проживают и работают более полумиллиона российских граждан. Россия – самый крупный, пускай и не всегда удобный, сосед Европы, и Европе никуда от него не деться, а потому общение с этим соседом – необходимость, а не вопрос выбора{434}.

Германия как самая могущественная страна Евросоюза играла ключевую роль в дебатах о предоставлении ПДЧ Грузии и Украине. Германия выступала также главным европейским переговорщиком и защитником для России, главным образом в знак признания заслуг России в мирном воссоединении Германии{435}. Канцлер Германии Ангела Меркель, дочь пастора родом из Восточной Германии, поначалу более критически относилась к России, чем ее предшественник Герхард Шрёдер. Но со временем она осознала, что, учитывая обширные экономические интересы ее страны в России, а также особую историю отношений двух стран, политика в отношении России должна быть последовательной. Хотя Берлин и критиковал некоторые действия Москвы как внутри страны, так и на международной арене, многие немцы – как в правительстве, так и за его пределами – верили все же, что при Путине Россия развивается в правильном направлении и в конечном счете превратится в более современное общество. Германию роднил с Россией тот исторический факт, что обеим странам пришлось преодолевать наследие тоталитарного режима, и это побуждало Берлин оценивать действия Москвы через иную призму, чем та, что была у политиков в Вашингтоне. В Берлине более реалистично смотрели на темпы российской трансформации. Как подытожил эти расхождения один высокопоставленный германский политик, Америка в общении с Россией выказывает «патологический дефицит сопереживания»{436}.