Нити судьбы - Сергей Шхиян

— А уж как я рад, — ехидно сказал он. — Что с нашим майором?

— Не знаю, наверное, домой поехал.

— Вы его отпустили? — удивился он.

— Да, зачем он мне сдался.

— Хорошо, тогда давайте ближе к делу, что вам от меня нужно?

Я ответил не сразу, подождал, пока официантка поставит перед ним рюмку и вернется к прерванному разговору с барменом.

— Одному из сотрудников Махотина отрубили голову, — сказал я, делая маленький глоток.

— Что? — Перебатько чуть не поперхнулся коньяком. — В каком это смысле, отрубили?!

— В самом прямом. Как говорится, с плеч долой.

— Надо же? — удивился он. — И кто это так постарался?

— Сотрудник «Зет».

— Что это еще за зверство, он, что его застрелить не мог?

— У него другого выхода не было, люди Махотина хотели изнасиловать трех женщин, а сотрудника пытать, вот ему и пришлось одному вашему коллеге отрубить голову, второго заколоть, а третьего застрелить.

— Что за глупости, зачем им понадобилось насиловать женщин?

— Мне кажется, по вашему приказу.

— Моему? — совсем натурально изумился генерал. — Я, по-вашему, кому-то приказал насиловать каких-то женщин?! Что за чушь вы несете?

— Ну, не совсем «каких-то», одна из них была владелицей дачи, которую вы приказали Махотину экспроприировать в пользу Моргунова.

Генерал помолчал, к своей чести не начал сразу же врать и оправдываться, только спросил:

— И вы теперь меня хотите этим шантажировать?

— Помилуйте Александр Богданович, зачем вы мне сдались. Я хотел только вас информировать, что у вас намечается конфликт со спецслужбой «Зет».

— Спасибо, коли так. А вам что за корысть?

— Дело в том, что с майором Родимцевым я встретился после того, когда взорвали машину, на которой я ехал.

Здесь генерал меня перебил:

— Это уже ваше дело, я к взрывам не имею никакого отношения.

— Да, конечно, я понимаю, но только машина, на которой я ехал, принадлежала капитану Махотину, и я не уверен, что взорвать хотели именно меня…

— Махотину? Он вам дал свою машину?! — воскликнул он с таким неподдельным удивлением, что официантка с барменом оглянулись в нашу сторону.

— Даже настоял на этом, — подтвердил я.

— Чудеса, — покачал головой генерал, — сколько я его знаю, чтобы Махотин что-нибудь, кому-нибудь дал! Но, все это только одни слова. Значит, вы подозреваете, что взрыв тоже устроили люди из «Зет»? Тогда мне непонятно, зачем им все это нужно? Затевать междоусобицу по совершенно пустяшному поводу? Все это полная глупость! Зачем нужны отрубленные головы, заколотые сотрудники. Ваш рассказ отдает мистикой или глупым анекдотом.

Генерал одним глотком допил коньяк, и тут же знаком показал официантке, что бы та повторила заказ. Склонность людей в погонах к халяве, похоже, осталась неизменной.

— Теперь о вас, молодой человек, — продолжил он, — вы меня сюда вызвали, что бы это рассказать? Или вы рассчитываете, что я за пустяшные сплетни буду вытаскивать вас из дерьма, в которое вы влезли?

Мне не понравилось ни то, что он говорит, ни тон которым это было сказано. Никаких угрызений совести по поводу незаконных действий ни своих, ни подчиненных, у него не было и в помине.

— Нет, на вас я не рассчитываю, птицу видно по полету, — резко сказал я.

Хамство, особенно не прямое, имеет то свойство, что на него трудно отвечать. Разве что: «сам дурак», Перебатько решил воспринять сравнение с птицей как комплимент.

— Вы правы, ваше дело не мой уровень. Я вам могу только посоветовать не тянуть время, не бегать и самому сдаться органам. Явка с повинной…

— В чем мне виниться? — уточнил я.

— Это будет решать следствие, — привычно сказал он. — У нас перед законом все равны. Хороший коньяк, я бы не отказался, если бы мне подарили ящик, другой. Так какое у вас ко мне дело?

— Мне нужно встретиться с Моргуновым, — сказал я, проигнорировав намек о коньяке.

— С кем? — разом встрепенулся генерал. — С Иваном Тимофеевичем? Вы это серьезно?

— А что такого, он теперь в отставке, так сказать, частное лицо. Вы, как я понимаю, связаны с ним общими интересами…

Меня так и подмывало добавить: «вместе сирот грабите», но я сдержался.

— В отставке, — засмеялся Перебатько, — такие люди, молодой человек, как Иван Тимофеевич не бывают в отставке. Если он захочет, то завтра станет премьером или даже президентом!

Генерал наклонился ко мне через стол и негромко сказал, глядя прямо в глаза:

— Вы думаете, кто нашего президента на трон посадил? Вот то-то и оно! Он только одно слово скажет…

Я внутренне порадовался и за старого знакомого и за страну, в которой такие люди стоят на самой верхотуре власти и невольно сравнил:

— Ну, прямо Борис Абрамович Березовский!

— Березовский? — удивился Перебатько. — Борис Абрамович? Это тот, который мутил в начале века?

— Тот, — подтвердил я, — великий был человек, только чересчур суетился.

— Нет, — покачал головой генерал, — Иван Тимофеевич покруче будет. А вы, собственно, откуда Березовского знаете? Вас тогда еще и на свете не было!

— Почему не было, я много старше, чем кажусь.

— Скажете, старше! Да я еще курсантом высшей Школы милиции был, когда Березовского свинтил тогдашний президент… Как же его фамилия… На языке вертится… Впрочем, неважно.

— Как это вы могли быть в то время курсантом, — теперь уже удивился я. — Вам пятьдесят?

— Скоро семьдесят, молодой человек! И все эти годы верой и правдой служу отечеству! Знаете, сколько было отдано сил, умения, самоотверженности!

Глаза генерала едва ли не подернулись слезой, так он расторгался от собственного благородства. Потом он взял себя в руки и вернулся на грешную землю.

— Нет, вы никак Березовского помнить не можете. Вам сейчас около тридцати?

— Ну, что вы, вы мне льстите, на самом деле в два с половиной раза больше.

— Что? Вы это серьезно? — не поверил генерал.

— Вполне.

Он внимательно осмотрел меня и усмехнулся:

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Уж, кто-кто, а я на омолаживании собаку съел. Нет таких средств, чтобы в наши года так выглядеть.

— Доказывать я вам не стану, хотите, верьте — хотите, нет, — сказал я. — Да это и не имеет никакого значения.

Однако Перебатько такое окончание спора не удовлетворило, и он, как истинный профессионал, тут же решил настоять на своем, поймать меня на противоречиях.