Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

– Жаль. Но если студия настаивает…

Я взяла папку с великолепными черно-белыми глянцевыми фотографиями: меня сняли во фраке из «Голубого ангела», томно смотрящей в камеру. На каждой из них я написала ярко-зелеными чернилами: «С любовью, папуля Марлен» – и передала их сотруднику отеля для отправки в Германию на студию «УФА», для всех журналов и газет, которые опубликовали рецензии на наш фильм. Американский контракт, может, и связывал меня обязательствами подчиняться правилам студии, но в нем ничего не говорилось насчет продвижения моего образа в родной стране.

Конечно, я знала, что некоторые журналы – те, что быстро напечатали мою фотографию на обложках, пестревших заголовками вроде «Папуля Марлен», – рано или поздно окажутся в Лос-Анджелесе.

Здесь я пока еще не была звездой. Напомнить «Парамаунт», что в Берлине меня ждут с распростертыми объятиями, не повредит.

Калифорния была жаркая, как печь, под необъятной голубой чашей неба, вся утыканная зубчатыми кронами пальм и столбами дыма из выхлопных труб. Автомобили стали таким обычным явлением в Америке, что старомодные экипажи и лошади, которых еще можно было встретить в Берлине, хотя все реже и реже, здесь практически исчезли. Каждый, кто мог позволить себе машину, выезжал на дороги, расчленившие город наподобие темных артерий, а вот метро здесь не было[49]. Восседающее на холме-пьедестале, написанное крупными буквами слово «Голливуд» – основа роста этого расползающегося во все стороны города, его божество и бич, искушение для многих тысяч, жаждавших попытать счастья за или перед камерой, – было видно почти отовсюду.

Город меня заворожил, он был так непохож на ветшающее величие Европы. Но я напомнила себе: не стоит формировать привязанности. Я здесь, чтобы сняться в двух картинах. А там – кто знает?

Фон Штернберг встретил меня на вокзале. На этот раз никаких фанфар не было. Загорелый и с виду отдохнувший, он отвез меня на «роллс-ройсе» с личным шофером в арендованную студией, полностью оборудованную квартиру на Хорн-авеню, в пяти минутах езды от позолоченных ворот «Парамаунт» на Марафон-стрит. Багаж доставила другая машина.

Только я успела снять пальто и туфли и с опаской опуститься на диван, накрытый леопардовой шкурой, напомнившей мне о Лени, как фон Штернберг сказал:

– Завтра у вас весь день занят. Макияж и пробы со светом, затем фотосессия. Я буду следить за всем. Мы дали вам лучшего на студии специалиста по гриму – Дотти Понедел. После этого мы снимем для торговых представителей рекламный ролик «Знакомьтесь – Марлен Дитрих».

Я устало посмотрела на него:

– Дайте мне сигарету, пожалуйста.

Фон Штернберг выполнил мою просьбу и дал мне прикурить. Я глубоко затянулась и спросила:

– Почему на станции меня никто не встречал?

– Там был я. Или это не имеет значения?

– Я имею в виду, что не было репортеров.

Меня охватила меланхолия. Я задумалась: что-то сейчас поделывают Тамара и Руди (наверное, спят, учитывая разницу во времени), а Хайдеде – скучает ли она по мне? Я без нее истомилась. Тосковала я и по Берлину – по желтеющим липам на Кайзераллее и крылатой колеснице на Бранденбургских воротах, по людной Курфюрстендамм, где у входов в кабаре толпились люди, по смешанному запаху опилок, духов и пота, наполнявшему воздух, когда начиналось шоу.

Фон Штернберг нахмурился:

– Никого не было, потому что вашу нью-йоркскую выходку не оценили. В местном офисе наслышаны о вашем кутеже с их обходительным боссом. И о фотосъемке. Они провода оборвали, названивая самому Шульбергу, нашему директору по производству, с вопросами, почему вы так старательно пускаете под откос их планы относительно вас.

Сев прямо, я сморщилась от боли в шее после трехдневного пребывания в поезде.

– Я не нарочно. Это была всего лишь прогулка, а потом несколько снимков. Так, для забавы.

– Вы не в отпуске. Вы новое лицо «Парамаунт», и они рассчитывают на наше сотрудничество. У вас подписан контракт. Они купили права на прокат «Голубого ангела» в Америке, но не выпустят его, пока мы не снимем успешную картину для них. Ваша зарплата – пятьсот долларов в неделю, это достаточно большая сумма для актрисы, которая пока еще ничего не сделала, чтобы заработать эти деньги. Вы теперь принадлежите студии и должны делать то, что вам скажут. Такая у них система.

Я холодно посмотрела на него:

– Это их система? Или ваша?

– Я – это они. Шульберг – мой босс. Он одобрил мое предложение привезти из-за границы новую звезду, которая составит конкуренцию «МГМ» и Гарбо. «Парамаунт» владеет двумя сотнями киноэкранов в Америке, а также студиями на обоих побережьях и долей в Колумбийской радиовещательной сети. Здесь собрались все лучшие таланты: У. К. Филдс, братья Маркс, Клодетт Колбер, Клара Боу и Фредрик Марч. Все работают вместе от производства картины до премьеры. Именно так добиваются успеха эти студии, через единство взглядов. Это не одно из захудалых кабаре и не малобюджетная студия, к каким вы привыкли в Берлине. Бросьте вызов «Парамаунт» – и ваша карьера закончится, даже не начавшись.

Я затянулась. «Парамаунт» одобрила его предложение. Он крысятничал на собственной съемочной площадке. Я должна быть польщена, видя, какие хлопоты он взял на себя, чтобы притащить меня сюда. Но я его не поблагодарила, а дождалась, пока он не дошел до точки, после которой мог наступить взрыв, и сказала:

– Значит, мне нужно выспаться, чтобы хорошо выглядеть.

Фон Штернберг сверкнул глазами:

– Моя квартира рядом. Никуда не выходите. Вас нужно окутать покровом тайны. Я больше не хочу ни слова слышать о том, как вы скучаете по своей семье. Вам вообще не следовало говорить нью-йоркским репортерам, что вы счастливы замужем. Таинственные женщины не бывают счастливы замужем. – Он обшарил меня взглядом. – И вам надо сбросить вес. Задница у вас просто огромная. Вы что, съели на корабле все припасы, пока пересекали океан?

К моему облегчению, после этой тирады фон Штернберг удалился. Я обмякла на леопардовой шкуре и закрыла глаза.

За всю свою жизнь я ни разу так не скучала по дому.

– Если выщипать ваши брови здесь, у наружных уголков, – говорила Дотти Понедел, пока я смотрелась в обрамленное лампочками зеркало, – и вот здесь, чтобы сделать дугу более высокой, а потом подрисовать их, это увеличит глаза… – Гримерша улыбалась, опытной рукой орудуя щипчиками. – Видите, мисс Дитрих? Гораздо лучше. У вас прекрасные глаза, с такими глубокими веками. Идеально для любых эффектов: дымчатые тени, яркие краски, длинные ресницы. Мы тут называем такие глаза спальными.

– А мой нос? – спросила я, инспектируя ее работу. – Он не слишком?..