Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

У испанского берега ветер ослаб и ход стал прибавляться до 8 узлов. На 7-й день прошел Гибралтар; войдя в Атлантический океан, встретил уже ясную тихую погоду, 17 марта я вошел на рейд знакомого мне Кадикса. Был понедельник Страстной недели нового стиля; белый, как алебастр, исторический Кадикс сиял под яркими лучами испанского солнца. Отсалютовал нации и с крепости получил сейчас же ответ. Ко мне явился командир стоявшей здесь русской канонерки «Гремящий» А.Н. Арцеулов — мой товарищ по выпуску. Старшим офицером на «Гремящем» был капитан 2 ранга Н.О. Эссен, впоследствии, во время всеевропейской войны 1914 г., главнокомандующий Балтийским флотом в чине вице-адмирала. В 1915 г. раннею весною простудился и умер на посту, не сдавая эскадры.

Испанских судов на рейде не было. В прошлогодней войне с Америкой эскадра адмирала Серверы была истреблена у порта Сант-Яго (на острове Куба), и от былого могущества испанского флота теперь осталось лишь несколько мелких судов. Испанцы потеряли все свои колонии, и богатейшие Филиппинские острова отошли также к Соединенным Штатам Америки.

После обычных визитов кадикскому губернатору и портовым властям я заехал к русскому генеральному консулу г-ну Цехановецкому. Этот весьма изящный и приветливый дипломат оставил меня обедать, а затем любезно предложил сопровождать меня и Арцеулова при наших дальнейших съездах на берег. С четверга начались религиозные процессии, сохранившие в Испании своеобразный характер еще со времени инквизиции. Три дня подряд я с консулом из окна кафе на центральной площади наблюдал эти интересные зрелища. Процессии, двигаясь по улицам, приостанавливались у церквей для кратких богослужений. Впереди ехали шесть всадников в блестящих кирасах, затем шел военный оркестр, играя бравурные марши, далеко не гармонировавшие с печальными воспоминаниями Христовых страстей, затем шествовали попарно со свечами в руках различные монашеские ордена: белые — доминиканцы, коричневые — францисканцы с капюшонами на головах, черные — босые, опять белые с высокими коническими колпаками, закрывающими лица, и с прорезами для глаз и такие же с черными колпаками остатки инквизиции, затем сонм белого духовенства, епископы и наконец торжественный балхадин на 6-ти штангах, и под ним со Св. Причастием в руках выступал сам главный кардинал, окруженный мальчиками в кружевных рубашках с кадилами в руках.

Между различными орденами монашенки несли площадки с фигурами во весь рост: Богородицы с распущенными волосами, одетой в яркое бальное шелковое платье со шлейфом и пестрыми лентами, далее фигуру Христа, упавшего под тяжестью громадного креста, в бархатной малиновой хламиде и также с живыми волосами и белокурой бородой; на той же площадке несколько фигур римских воинов в доспехах с веревками и пиками в руках и т. п. Вокруг этой процессии, имеющей театральный характер, бегут уличные мальчишки, весело прыгая под музыку, а взрослая публика, продолжает курить, не снимая головного убора, и ведет себя так, как если бы проходил карнавал. В Страстную пятницу кортеж был такой же, но фигура Христа была заменена лежащим в пещере, а Богородица была в черном платье и молилась у гроба. В субботу вечером Христос воскресал. Во все три дня кафе и уличные лотки торговали с большим успехом. В воскресенье на улицах было пусто, и в этот день, против обыкновения, не было боя быков.

На крейсере я нашел письма из России от знакомых морских офицеров с заказами на испанские вина. В известном погребе фирмы Lacave я выбрал несколько десятков бочонков различных хересов и сладких вин.

Кают-компания закупила также большую партию этого добра. Уходя из Кадикса, в третий раз я с волнением прощался с этой прекрасной страной и ее поэтическим народом, гордящимся своею былою славою, своими всемирными владениями, в которых никогда не заходило солнце, я точно предчувствовал, что в последующих моих плаваниях мне придется ближе познакомиться с нею и полюбить ее, как родную страну. Я мечтал, что по выходе в отставку на склоне своих лет я переселюсь в Испанию, объеду все исторические города и памятники и останусь там доживать свой век, не сомневаясь, что моя жена согласится на это.

Но революция, с ее бестолковым хамством и диким зверством, растоптала нормальный ход жизни целого народа, лишила людей человеческих прав, отдала их в рабство к преступникам и сыщикам. Самые скромные мечты граждан дикой страны о спокойном доживании на склоне своих лет являются в нынешней России несбыточным мечтанием…

Под испанским берегом ходила мертвая зыбь, и клипер бежал под тремя котлами, качаясь, как маятник, с борта на борт. Я обогнул мыс С.-Винцент и лег на N вдоль португальского берега, 28 марта, пройдя мыс Finisterre, я лег на NO и вошел в Бискайскую бухту. Здесь получил западный ветер и прекратил пары. Погода была подозрительная: небо покрыто сплошь тучами и зыбь шла от NW, предвещая свежий ветер от того же румба. Я шел ходом 8 узлов в полветра левым галсом и нес марсели в 1 риф и брамсели.

За отсутствием солнца обсервации не было, но было очевидно, что при боковом ветре меня сносило дрейфом к французскому берегу. Ветер постепенно свежел и зашел к NW-y, пришлось взять третий риф и убрать брамсели, ход уменьшился до 5 узлов, дрейф, очевидно, стал больше, и я не знал точно своего места. В 4 ч утра на 30 марта вкатил с левой (наветренной) стороны огромный вал, залил всю палубу и выломал фальшборт по всей длине шканец. Это случилось в 4 ч утра при смене рулевых; обычно это так и бывает, пока что новый рулевой со сна еще не успел осмотреться и, вильнув рулем, принял вал на палубу вместо того, чтобы встать к нему в разрез. В этот длинный пролом пошел бы вал за валом, и пришлось бы худо, я вызвал плотников и приказал им как можно быстрее заделать досками зияющий левый борт. Через полчаса все было готово. Не получая на третий день обсервации, я решил идти далее под парами, взяв курс N на Ирландию, чтобы выбраться на ветер, избегая близости французского берега с его рифами и островами, которых за пасмурностью не было видно. Но, к счастью, к полудню 30-го на короткое время выглянуло солнце, старший штурман удачно выхватил его в секстан, и оказалось, что крейсер отнесло дрейфом на 90 миль к французскому берегу. Пришлось взять курс еще левее — на NW 20°, чтобы не напороться на банки острова Уэсан.

К вечеру разъяснилось и ярко замерцали звезды, что обыкновенно указывает на окончание шторма. Справа блеснул электрический луч Уэсанского маяка; определив на нем свое место, я лег на NO и вошел ночью на 31-е в Ламанш. Пролив прошел при набегавшем часто тумане и с рассветом вошел на обширный рейд Шербурга. С подъемом флага салютовал нации и, получив ответ, отправился тотчас же к главному командиру порта с визитом и просить его о ремонте сломанного борта. В тот же день портовый инженер с мастерами снял лекала шканечного пролома, обещая через неделю окончить работу. В Шербурге весна запоздала, на рейде дул свежий ветер, ходила крутая волна, и сообщение с берегом поддерживалось на парусных ботах.

На рейде ожидалась Escadre du Nord, ходившая на морские маневры с новым министром (штатским) m-r Laucroix. 3-го апреля под салют крепости стройно вошли на рейд 6 больших броненосцев под командой вице-адмирала de-Sallandrouza, а за ними вошел учебно-стратегический отряд слушателей Академии морского генерального штаба из 4 крейсеров под флагом к-да Bienaime. Приехав с визитом к старшему адмиралу, я застал в его каюте морского министра — нервного, подвижного старика, с красным, как рак, лицом и совершенно белыми волосами. Он приветствовал меня как представителя дружественного флота и, узнав, что меня слегка потрепало, сказал, что ему также пришлось испытать с эскадрой тот же шторм и убедиться в хороших морских качествах французских броненосцев. Он, видимо, был утомлен непривычною для него качкою и, похрамывая, удалился в свою каюту.