Выкуп за собаку - Патриция Хайсмит

— Спокойной ночи, Эд.

В спальне Эд сказал Грете:

— Я совершил самую большую ошибку в своей жизни.

— Все не так серьезно. Подумаем об этом завтра, Эдди.

Эд лежал в кровати, уставившись в темноту:

— Я думал об этом не только сегодня. Я думал об этом много дней. — Он говорил тихо, представляя Кларенса в комнате по другую сторону коридора. — Не могу видеть его. Не знаю, что со мной. Все же я понимаю, в чем дело. Я не доверяю ему.

— Почему? Эдди... — Грета нашла его руку, погладила ее и продолжала держать в своей.

— Не знаю, случилось что-то неладное. Я никогда не сказал бы... это было в тот раз, в баре отеля на Пятой авеню. Тогда у меня возникло это чувство. Я подумал: «Держись подальше от этого парня. Он какой-то странный». И вот я покрываю его, именно так... это сказал Манзони.

— Что в нем странного? Он разозлился, Эдди.

Эд закрыл глаза. Разозлился. Это было нечто большее. Грета ведет себя совсем не по-женски, подумал Эд. Но Грета часто смотрела на вещи не так, как он. Она видела больше, чем он. Больше жестокости. Это коснулось непосредственно ее семьи. Пусть так, но принимала ли она в качестве гостя в своем доме убийцу? Или, возможно, кто-то из ее родных отомстил так же фашистскому офицеру? Вероятно, Грета восприняла это как справедливое возмездие? Может быть. Но Эд не в состоянии до конца ее попять. Во всяком случае, тогда была война. Сейчас нет.

В пятницу утром Кларенс доехал на такси до своей квартиры на Девятнадцатой. Он встал и оделся как раз вовремя, чтобы успеть поблагодарить Эда и попрощаться с ним прежде, чем тот уйдет на работу. Потом стал собираться и одновременно выпил с Гретой две или три чашки кофе (она обожала кофе). У Греты было хорошее настроение, при том, что трезвости мысли она не теряла. В такси Кларенс обдумывал их разговор, удивляясь ее рассудительности. «Видимо, Мэрилин не твоя девушка... Ты пока слишком взволнован и не в состоянии это попять... Не обращай внимания на Эдди. Он все усложняет... Так? Да. Если у тебя такой характер, ты должен уметь управлять собой». Кларенс проглатывал ее слова, смаковал их, впитывал. Он чувствовал, что Грета права. Не потому, что она на его стороне, на самом деле это было не так. Он признал, что его несдержанность оказала ему плохую услугу. Он сказал, что его вспыльчивый характер уже навредил делу, еще тогда, когда он пришел к Роважински на Мортон-стрит. «Не позволяй разрушать свою жизнь... Смотри, сколько убийств происходит в Нью-Йорке! И кого это заботит? Говорят, что полицейские делают все, что в их силах. Может, и так, но как быть с людьми, которых они убивают? Кто позаботится о них — ведь они тоже живые люди?» Кларенс сказал, что убил Роважински по чисто личным мотивам и не стрелял, когда тот пытался бежать.

Хоть разговор с Гретой и был довольно-таки бессмысленным, все же он значительно облегчил страдания Кларенса. Он чувствовал, что силы его слабели: он, вероятно, не признался бы себе в этом, но бороться дальше было бы значительно труднее, если бы он не обсудил с Гретой ситуацию.

Благодаря Грете у него появился боевой настрой.

Чтобы не чувствовать одиночества, Кларенс включил радио и занялся делами: разобрал вещи, привел в порядок квартиру, вытер пыль и подмел пол, купил продукты, включил холодильник, который его мать, очевидно, выключила. Ларри Саммерфилд, его товарищ по общежитию, который жил в Манхэттене, оставил записку, спрашивая, куда он пропал. Его телефон не отвечал. И Нолан, единственный из всех, написал несколько дружеских строк на открытке с глупо-сентиментальной картинкой, изображавшей двух пятнистых котят в корзинке: "Поправляйся побыстрее. Старый сортир скучает без тебя. Берт". Открытка была вложена в конверт.

Кларенс забрал из прачечной белье, в том числе и рубашку, которая была на нем в вечер убийства Роважински. Кларенс положил ее в комод. Он думал о том, что должен сегодня позвонить родителям. Они хотели, чтобы он приехал к ним на День благодарения в следующий четверг. У него был больничный до 4 декабря, то есть на три недели после выписки.

Около трех часов дня зазвонил телефон. Мужской голос назвал себя: детектив такой-то из пятого отделения. Не мог бы Кларенс прийти завтра утром, в субботу, в пятое отделение к десяти утра? Кларенс сказал, что мог бы.

* * *

Кларенс пришел туда в 9.50, и его попросили подождать. Он предусмотрительно захватил «Таймс» и книгу и принялся читать. В начале двенадцатого Кларенса провели в комнату к детективам Морисси и Фенуччи. У Фенуччи явно были другие дела, и он не обращал на Кларенса никакого внимания. Он рылся в разбросанных на столе бумагах. Кларенсу предложили сесть на стул. На Морисси была грязная рубашка, и выглядел он так, будто не спал всю ночь: Кларенс был уверен, что не из-за него.

— Ждем кое-кого, — объяснил Морисси Кларенсу и помог Фенуччи отыскать нужную бумагу.

Кларенс вспомнил, что не позвонил матери и что теперь уже не позвонит. Он собирался сделать это вчера вечером, но не хотел говорить им, что снова идет на допрос в полицию, а ему пришлось бы сказать об этом, если бы мать потребовала, чтобы он немедленно приехал в Асторию на выходные и остался на День благодарения.

Около полудня в комнату вошел громила, которого Кларенс сначала не узнал, — хозяин дома, где жил Роважински, на Мортон-стрит. Он выглядел испуганным и задиристым одновременно. На мгновение его взгляд задержался на Кларенсе, и больше он не смотрел в его сторону.

— Что ж, — сказал Морисси, потирая руки, — мистер... — Он обратился к управляющему: — Филипп...

— Либович, — подсказал мужчина.

— Филипп Либович. А это Кларенс Духамель. Патрульный Духамель. Мистер Либович говорит, — обратился Морисси к Кларенсу, — что вы приходили в его дом на Мортон-стрит в среду, двадцать восьмого октября, чтобы увидеть Кеннета Роважински. Это правда?

— Правда, — подтвердил Кларенс, не уверенный в дате.

— Мистер Либович — хозяин этого дома, как вам, вероятно, известно. Мистер Либович говорит, что вы тогда избили Роважински. Это правда?

— Я рассказывал вам, — ответил Кларенс, — что слегка встряхнул его. Хотел напугать. Толкнул его, и он упал на пол. Я не избивал его.

— Это не соответствует тому, что рассказал нам мистер Либович, — возразил Морисси, устало ухмыльнувшись во весь рот. — Повторите свой рассказ, мистер Либович, может, он просто забыл.

— Что ж, все было очень похоже на драку. Я слышал шум. Я стоял в коридоре, у двери, и слышал тяжелый удар. Этот человек, Равински...

— Роважински, — поправил Морисси, который стоял между ними.

— Роважински, он был не в себе и сразу после этого хотел лезть в ванну, я помню.

— Как долго оставался там патрульный Духамель? — спросил Морисси.

— О, десять — пятнадцать минут.

Не больше пяти, подумал Кларенс. Он сощурился, рассматривая Либовича. Интересно, его заранее подучили? Допрос, разумеется, записывается — наверняка в столе есть приборчик.