Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев
Шрифт:
Интервал:
Существовало еще одно обстоятельство. К тому времени Сергей Федорович был плотно окутан завесой зависти. Некоторые деятели кино его патологически ненавидели (что потом и выложили на Пятом, «революционном» съезде кинематографистов). Да, Бондарчук, поставив цель, шел к ней как танк. Он был беспощаден к бездельникам, ленивцам, к пьяницам, чиновникам, имитировавшим деятельность. Не секрет, что его побаивались и в Госкино, и в ЦК КПСС. Крутой был мужик. Но личность! Глыбища!
Все же надо было делать фотопробу. Сделали. По-моему, не получилось…
Сергей Федорович перебрал десяток фотографий, помолчал. Никаких эмоций… Только произнес: «Ага… Ага…»
Показал я пробы Сизову – тоже никаких эмоций. Он всего лишь спросил:
– Сам-то Сергей видел?
– Видел.
– Какая реакция?
– Сказал: «Ага, ага…»
– Филипп звонил. Просил привезти пробы ему. Покажи обязательно, дело нешуточное.
Показал фотографии председателю Госкино Ф. Т. Ермашу. Он несколько раз перебрал их. Вижу, щеки его все больше стали покрываться румянцем – он заволновался. Понять министра было можно: Бондарчук – маститый, с ним не поговоришь так, как с менее известным актером. Если отказать, то как это сделать? Все-таки Бондарчук. Ермаш видел, что на фотографиях не тот Сталин, который был нужен в фильме. Да, все есть – усы, грим, но это не Сталин: глаза могут выдать…
– Кинопробу будешь делать? – спросил Филипп Тимофеевич.
– Буду. Оператор со светом поработает, поколдует… А вдруг получится?..
– Ладно… А это я кое-кому покажу. – И положил пачку фотографий в карман пиджака.
Кинопробу Сергей Федорович попросил сделать без партнеров и без моих замечаний на площадке. Я понял – ранимое самолюбие. Эта зараза сидит в каждом из нас. Вообще-то со стороны Бондарчук производил впечатление человека из брони, без нервов. Я бы с этим согласился, если бы не был свидетелем совершенно изумившего меня состояния актера.
Как-то в Кремлевском Дворце съездов был торжественный концерт (сейчас уже не помню, по случаю какой даты). В первом ряду сидели члены Политбюро, ЦК во главе с новым генеральным секретарем М. С. Горбачевым. Действо транслировалось в прямом эфире по телевидению.
По замыслу режиссера концерта, мы, Бондарчук, Кадочников и я, должны были читать на авансцене, перед закрытым занавесом, за которым находился хор. Каждый из нас читал какой-то отрывок: Бондарчук из «Судьбы человека», а вот что читали мы с Кадочниковым, – подзабылось. Да и не в этом суть. Как обычно тогда делалось? Раздался звонок: «Послезавтра вы участвуете в концерте во Дворце съездов». Никто даже в таких случаях не спрашивал, готов ты к этому или ты занят. Нет, «есть решение», и ты должен отбросить все дела и готовиться к ответственному выступлению.
Естественно, за такое короткое время выучить наизусть текст нереально. Поэтому все мы нервничали, час за часом приближались к стрессу. Одно дело сыграть роль в той же «Судьбе человека», и совсем другое – читать прозу, отрывок из произведения Шолохова. Режиссер, страхуясь от возможного провала на концерте, предложил нам записать наше выступление на пленку, то есть «дуйте», мастера, под фонограмму…
Но такого опыта у нас – нуль… Опять скажу: одно дело петь, как теперь говорят, «под фанеру», и совсем другое дело читать прозу. У певца есть ритм, темп, музыка, проигрыши, когда можно подстроиться, а тут если не в том месте и не так взял дыхание – все! Артикуляция может не совпасть с той, что была во время записи…
Так что нас колотило, мы чувствовали себя неуверенно. Ладно бы только меня – я псих. Но Сергей Федорович! Он ходил за кулисами, как лев в клетке, от волнения его качало, он вздрагивал, облизывал пересохшие губы. Но изо всех сил крепился, чтобы никто не заметил его состояния. Самолюбие!
Вышли мы, «тройка гнедых», одеревеневшими ногами на сцену. Я-то в последний момент схитрил – поднял свой микрофон к лицу так, чтобы за ним не было видно губ. На общем плане их движения не было видно, а голос шел. Кадочников, глядя на меня, тоже сообразил сделать то же самое. А Бондарчук так волновался, словно впервые вышел на сцену… Я даже видел, как сквозь брюки дрожали его ноги…
Конечно, он не всегда попадал в фонограмму и сам понимал это… Закончили мы свое выступление… Аплодисменты… За кулисами Павлу Петровичу Кадочникову, как старшему из нас, кто-то проворно подставил стул. Сергей уперся в стену – лицо его было белым, как буйная его седая шевелюра. Понимая, что с ним сейчас происходит, я боялся, что ему будет плохо, но сделал вид, что ничего не замечаю. Сказал только:
– Ну чего здесь стоять? Пойдем на воздух…
– Пойдем напьемся! – тяжело выдохнул этот могучий человек.
– Намек понял, – отшутился я…
Шли мы по пустынному пространству ночного Кремля. И вдруг неожиданно Бондарчук пустился в лихой пляс! Смеялся, выбивая каблуками дробь. Я думал, что он сошел с ума! Это напоминало мне сцену из фильма Довженко «Земля», где Иван пляшет так, что пыль стоит столбом… И тут было похоже – выпускал мужик пар!.. Думаю, что такого кремлевские соборы, стены, башни не видели никогда…
– Куда идем? – спросил Сергей:
– Ко мне.
– Нет, ко мне! Только водку просить будешь ты. Мне Ирина (Скобцева – Е.М.) не даст.
Вот тогда, после выступления, я и видел Бондарчука ранимым… Незащищенным…
Но вернемся в павильон, где мы делали кинопробы. Сталин (Бондарчук) сел за стол. Оператор возился недолго – свет поставили заранее, на дублера. Накануне я сознательно дал Сергею Федоровичу тот кусок из сценария, тот текст, где Сталин не вождь, не диктатор, а где он шутит. Я хотел, чтобы бондарчуковский Сталин был не просто волевым, сильным, колючим – такое представить было нетрудно. Мне хотелось другого – чтобы была видна его ирония, усмешка, подковырки. Я сознательно провоцировал Бондарчука сыграть Сталина таким, «вытащить» такие черты, которых мы еще в кино не видели…
– Мы готовы, – вполголоса сообщил оператор.
– Сергей Федорович, будешь готов, скажи, – тоже вполголоса проговорил я.
Бондарчук размял «Герцеговину Флор» (любимые папиросы Сталина), кивнул головой – готов.
Я подал из-за камеры реплику Черчилля: «Этот флот должен быть потоплен или разделен!»
Сталин: «Германский флот нужно разделить. Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, то он может потопить свою долю. Я свою топить не намерен!..»
– Стоп! – скомандовал сам Бондарчук, не закончив монолог… Явно волновался…
– Забыл текст? – осторожно спросил я.
– Это же был не Сталин, а шашлычник какой-то! – сам себя раскритиковал артист.
– Меньше жми на акцент… – опять осторожно посоветовал я.
– Ага… – согласился «Сталин». – Давай…
По просьбе актера сделали три дубля. Отличия
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!