Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

по рюмашке.

Выпили.

– У нас в СССР, – я умышленно подчеркнул «у нас», – есть такая общественная форма работы: все на уборку моркови, картошки, засолку капусты на овощебазе… Ну и идут стройными рядами ученые, артисты, врачи, учителя, студенты на «битву за урожай»!

Владимир Михайлович посасывал ломтик лимона, думал.

Я нажимал:

– Почему бы нашим сотрудникам, их тут уйма в разных представительствах, фирмах, не выйти на субботник и не сняться в массовке? А? – Посол даже не взглянул на меня. – Одеты они у вас дай бог каждому, ухоженные. Фото– и видеокамер у каждого полно. Мы из них такой шикарный журналистский корпус соорудим!.. А? Помогите их уговорить!

– Уговорить? – смеясь, переспросил Соболев. – Да только свистните, все сразу побегут посмотреть на живых Миронова и Михайлова!..

Спасибо нашему послу – он помог «Победе»! Очень! Сделал все, о чем я попросил…

Обратно в город вез меня шофер.

– В каком радиусе работает этот радиотелефон?

– А вам куда надо позвонить?

– В Москву. – Я надеялся эту капиталистическую штуковину на лопатки положить.

– Диктуйте номер. – спокойно сказал шофер.

Я продиктовал телефон Сизова. Слышу в трубке:

– Кто?

– Женя Матвеев.

– Ты что, в Москве?

– Да нет, я под Хельсинки, в машине, на спидометре сто миль.

– Йо!.. Ты там хоть не делай рожу дикаря!

Было это в 1984 году. Мог ли я тогда предположить, что через десяток лет «сотовые», «пейджеры» нахально запищат во время спектаклей в наших театральных залах, за банкетными столами, во время лекций в студенческих аудиториях… Словом, умеем мы показать Западу «кузькину мать». Чай, и мы не лаптем щи хлебаем…

Картина на двух пленках – на одной изображение, на другой речь, шумы – была готова. Начались осторожные, пробные показы влиятельным лицам.

На первый такой просмотр Сизов пригласил кое-кого из ЦК, Московского горкома, КГБ… За «чаем» начался обмен мнениями: «очень ко времени», «смело», «смотрится с интересом». Но чувствовалась сдержанность – ни малейшего проявления эмоций. Это, как я понимал, оставлялось для тех, кто имел больше права на «казнить» или «миловать».

На втором просмотре были Ермаш и сам М. В. Зимянин! На пульте – Маша Карева.

Михаил Васильевич вызывал во мне наибольшую тревогу: он-то знал, как мы с немцами перетягивали туда-сюда канат. Два часа прошли при полной тишине. Если не считать нервных щелканий зажигалок – мы с министром смолили одну за другой сигареты…

До чего же противоестественно показывать кино (по своей природе созданное для массового восприятия), как в камере-одиночке! Режиссер рассчитывает на участие, сопереживание, сочувствие, даже на протест зала, а тут – как в склепе…

Но вот зажегся свет. Ждем, что скажет Он.

А Он маленькими глотками, не торопясь, отхлебывает из фужера «Байкал»…

– Картину как можно быстрее надо выносить на экран, – сказал наконец секретарь ЦК, потом добавил: – Покажите фильм на дачах (это значило – членам Политбюро)… Михаилу Сергеевичу (Горбачеву) отвезете в Крым…

Прощаясь с нами. Зимянин признался, что «в верхах» было опасение: не будут ли карикатурными главы государств, особенно Черчилль и Трумэн, не будет ли идеализирован Сталин. Но к счастью, как он сказал, «все обошлось. Спасибо артистам».

Все дальнейшее проходило без меня: я сломался. Бронхит, диабет, позвоночные дела – всё навалилось враз. При обследовании нашли в придачу еще и злокачественный полип в кишечнике. Полостная операция…

Дальше – как в тумане…

Звонил Александр Борисович Чаковский, сообщил, что новый генсек высоко оценил картину и велел показать городскому партийному активу. Всесоюзная премьера… Состоялись премьеры в Берлине и Хельсинки… Демонстрация на сессиях ЮНЕСКО в Париже…

Пресса откликнулась на «Победу» бурно. Центральные и периферийные газеты были почти единодушны: «Яркое, талантливое произведение. Оно никого не оставит равнодушным. Не должно оставить. Слишком важная, жизненно важная тема поднимается в нем. Поднимается страстно, правдиво, жизнеутверждающе и оптимистично…»

Я бы не приводил эту цитату, если бы не испытывал сегодня (спустя 15 лет) боль за происходящее в мире… Опять во́йны…

Свобода ли?

Летом 1984 года мы с оператором Леонидом Калашниковым и художником Семеном Валюшком долго носились по берегам Финского залива, в окрестностях Хельсинки, чтобы найти то место, где на рассвете посадим наших героев фильма «Победа» на финальную сцену. Нашли. Облюбовали.

Замысел эпизода был очень прост: главные персонажи, которых играли Александр Михайлов и Андрей Миронов, после весьма изнурительной журналистской работы на историческом Хельсинкском совещании в 1975 году выходят на берег встретить восход солнца, а заодно расслабиться, помолчать, подумать…

Нам очень хотелось снять эпизод так, чтобы в кадре и просматривалась столица Финляндии, с ее Дворцом «Финляндия», и был поднимающийся диск солнца – как символ надежды… Задумывалось, что в этой красоте зазвучит песня Роберта Рождественского и Евгения Птичкина «Земля такая маленькая» – призыв к ослаблению безумного напряжения в осточертевшей народам холодной войне. Песня, обращенная к людям всех стран и континентов, взывающая к человеческому благоразумию.

На другой день еще затемно киногруппа двинулась к месту съемки. Настроение у всех, несмотря на раннюю побудку, было приподнятым. Возбуждение подогревалось еще и тем, что все знали: сегодня последний съемочный день и… До дому, до хаты!

Андрюша Миронов задорно сыпал шутками, прибаутками…

Проворно расставили по местам камеры (их было две – не прикажешь же солнцу: «замри!»), осветительные приборы, звукоаппаратуру… Стоим, ждем выползания на небосвод Ярила.

Во мне уже закипало нетерпение: как только из-за горизонта появится долгожданный кусочек огромного огненного шара – снять дубль про запас.

– Умоляю, давай снимем и в этом режиме, – просил я оператора.

А он, дьявол, демонстрируя перед всеми нами свое самообладание, отвечал:

– Нет уж!.. Зачем нам огрызок? Дождемся, как вы сами изволили решить, светила во всем объеме!..

– Ну, прошу тебя, сними как вариант! – скулил я.

– На варианты, извините, пленки нет. У нас очень, – давил он особо на «очень», – большой перерасход… ее… любезной пленочки-то…

И пока Калашников через затемненное стекло вглядывался в солнце, перед камерой, как суслик из норы, вдруг появился длинный, тощий мужчина и – ноль внимания на нас – расстелил на огромном валуне (главной ценности в нашем кадре) махровое полотенце, начал раздеваться…

Поначалу мы обалдело смотрели на это диво, как на шутку, на чей-то розыгрыш. А он, «пришелец», не торопясь, почти вальяжно, улегся всем своим костлявым телом прямо перед объективом, поперек кадра…

Наблюдая столь эксцентричную, похожую на цирковое антре сцену, съемочная группа надрывалась от хохота и, забавляясь, выкрикивала:

– Эй, эй, дядя! Здесь не солярий!..

– Слушай, пляжник, ваше лежбище чуть правее, в Средиземном море!..

Тощий – ни гу-гу… Никакой реакции на наше веселье…