Унэлдок - Юрий Саенков

Сомов выслушал Кашу с глубоким интересом, но восторгов камерада не разделял.

— Отрубал головы и не лез в чужие разборки?

— Да! Просто делал свою работу! Потому что, если не он, то кто? Тихий и незаметный, он при этом оказался опосредованным участником всех самых великий свершений своего времени! Как мы!

* * *

Дверь без стука открылась, и в кабинет с лицом оскорблённой старлетки вошёл Милослав. Солнечные лучи, бьющие прямо в окно, с жадностью набросились на золото его эполетов, пуговиц и аксельбанта. Весь этот «ун декор мажести́к» вспыхнул, словно до гордеца-адъютанта наконец-то добралось адское пламя.

Но в преисподнюю он не провалился. Когда ослеплённый его блеском Сомов, картинно прикрывший лицо ладонью, убрал руку, юный грациозно-стройный мусселин всё так же невозмутимо стоял у входа.

— Господин капитан, у меня для вас важное донесение, — бесцветным голосом произнёс он.

— Да ты что?! — не пытался скрыть своей неприязни Сомов. — Ну так доноси!

Адъютант прошёл к столу и протянул Сомову конверт, запечатанный личной печатью генерала Бурцева.

Сомов сломал печать и извлёк из конверта голубоватый листок бумаги верже. На листе было коротко написано:

Новый день зацепил сверкающим крюком день вчерашний, а с ним и все прочие дни Славкиной жизни. Зацепил и поволок за собой, оставляя после себя свежую бороздку-колею. Ту самую, в которую если встрять, то, по словам Дядька, дальше всё пойдёт-поедет, как будто так и надо.

Каждый новый день давался Славке легче предыдущего. Поубавилось серой паутины в душе, углубилась колея.

С утра до вечера он и Дядёк постоянно были чем-нибудь заняты: косили, подметали, чистили, мыли, подкрашивали, подрезали, выравнивали, копали, приносили и уносили. Работа была несложная и во многом привычная: круглое — катай, плоское — таскай.

Белобрысый большую часть времени проводил в своей мастерской, устроенной где-то в подвале Дворца, и, к Славкиной радости, появлялся нечасто, даже обеды-ужины порой пропускал, а несколько раз и ночевать не пришёл.

А ещё здесь была Чита.

Её присутствие наполняло Славку светлой радостью. Эта девушка действовала на него, как инъекция сильного болеутоляющего средства. То была особая химия, название которой, конечно же, было ему известно. Стоило только подумать о ней, и внутри него начинала звучать музыка. Тёплая, мягкая, особенная музыка. Её не слушают ушами, её чувствуют. В этой музыке и радость, и печаль, и надежда на что-то очень хорошее, и тоска по чему-то несбыточному. Славка нырял в эти неслышимые звуки, как в тёплую воду канала, и улыбался. Тоже у себя внутри.

Глубже становилась колея.

* * *

По вечерам нередко было слышно, как ворчит древнее озеро.

Это было похоже на шум идущего вдалеке бесконечного поезда. Или на тысячи голосов, кричащих на одном беспрерывном выдохе: «а-а-а-а», словно там, за деревьями, кустами, камышами и ещё дальше и дальше шло по-над водой в атаку несметное войско. Шло и никак не могло дойти.

Славке нравился этот звук, наполненный затаённым гневом и могучей силой. Озеро как будто напоминало, кто на самом деле здесь всему хозяин, показывало свою мощь, над которой человек был не властен, и неважно, какого цвета браслет он носит на своей руке.

В такие дни Славка слушал озеро и тосковал по тем далёким дням, когда был ещё полноправным: по радости, переполнявшей его по утрам, в ожидании встречи со школьными друзьями; по мечтам, которые тогда казались легко осуществимыми; по детству, не омрачённому никакими переживаниями и страхами. Разве что самыми поверхностными, мимолётными.

Порой эти воспоминания были так ярки, что, казалось, достаточно ещё небольшого усилия мысли, и он окажется там — в их с отцом квартире или на пахнущей битумом крыше, или в переполненной светом и детскими криками рекреации школы. Но всё это было очередной иллюзией, как то несметное войско, что шло по-над водой из ниоткуда в никуда.

Всё, что происходило с ним после гибели отца, словно смазалось в одну сплошную грязно-серую полосу, не вызывая в памяти ничего, кроме мутных образов. И пленение, по большому счёту, не привнесло в палитру Славкиного мироощущения никаких существенных изменений. Его новая жизнь не стала заметно хуже или лучше. Понадобилось всего несколько дней, чтобы он смог понять это. Все страхи, которые навалились на него в тот момент, когда рыжая Ника сообщила ему, что он её раб, были привычно размазаны кистью серого однообразия по грубому холсту его бытия.

Всё было как обычно.

Просто новая колея.

* * *

Как-то, убираясь в комнате «общежития», Славка обратил внимание на небольшой деревянный ящичек, стоящий у самой стены под кроватью блондинчика. В прошлый раз, когда он мыл полы, там ничего не было. И любопытство взяло верх.

Он вытащил неожиданно увесистую находку из-под кровати. Ящичек был простым, но аккуратным, с тщательно отполированными боковинами и выдвижной фанерной крышкой, на которой красовалось выжженное клеймо — руна «уд».

Уже догадываясь, что может лежать внутри, Славка сдвинул крышку в сторону. И едва не выронил шкатулку. Там, на мягкой подстилке из древесной стружки, лежала фигурка женщины. Но вовсе не простая фигурка. От того, что он увидел, кровь моментально прилила к лицу, зашумела в ушах, обожгла щёки и шею, будто крапивой стеганули. Это была та самая «срамная жируха», о каких не так давно рассказывала ему Чита.

Непослушными руками Славка извлёк статуэтку из ящичка.

Молодая женщина сидела на корточках, широко разведя колени, и справляла малую нужду. Одной рукой она придерживала подол высоко задранной юбки, а другой опиралась на землю чуть позади себя. Струя была выполнена так искусно, что казалось, будто бы она и впрямь течёт.

Но не только струя… Славка во все глаза смотрел туда, откуда брал начало этот бурный источник. Мастер с невероятной скрупулёзностью изобразил бесстыдно раскрытую пихву: все эти губки-складочки и слипшиеся кучерявые волосы на припухшем лобке.

В России порнография под строжайшим запретом. За любые срамные картинки и уж тем более видео можно поплатиться статусом, как это произошло с грузчиком Лепшовым из Славкиной бригады. Был когда-то Лепшов механиком на грузовом судне. Он фотографировал свою жену в непристойных позах, а снимки хранил на планшетке, которую брал с собой в рейс. И ладно, если бы он просто, запершись в гальюне, «вспоминал» свою благоверную при помощи этих картинок. Но ведь придумал сдавать фотографии своей Катьки в аренду членам команды за трудчасы и всякую бытовую мелочёвку. А это уже распространение с целью морального разложения сослуживцев и незаконного обогащения. Да и Катерине его досталось за виртуальную проституцию и поведение, недостойное гражданина России. Так вместе и побелели.