Унэлдок - Юрий Саенков

— Конечно! О чём разговор! Подвезу в лучшем виде!

— Ну и договорились. Борис, проводи гражданина…

* * *

Славка стоял на коленях на холодном бетонном полу предбанника, ведущего в «погреба», прикованный наручниками к решётке грузового лифта.

Михаил сидел напротив на принесённом с поста облезлом «царском» стуле. Тусклый оранжевый свет единственной горящей тут лампочки придавал его лицу то инфернальное выражение, с каким обычно изображают злодеев на киноафишах.

— Тебе говорят, а ты не слышишь, — печально проговорил Михаил.

Было понятно, что этот ритуал предварительного запугивания не предполагает никаких ответов. И Славка молчал.

— У тебя был выбор. Ты мог просто соблюдать правила, а они здесь нехитрые, как ты, наверное, успел заметить. Ничего сложного. Но ты решил сделать по-своему и подвёл человека. Хорошего человека.

Славка молчал.

— Думаешь, я тебя сейчас бить начну? Не-а. Не начну. Боль тебя ничему не научит. Я это уже понял. Ведь так?

Славка молчал.

— Ну, а какое тогда наказание, если оно не учит ничему? Правда? Но ты себя уже наказал.

Михаил закинул ногу на ногу и откинулся на спинку. Некоторое время он молчал, вглядываясь в застывшее Славкино лицо.

— Толик, знакомый этот твой, нормальный, вроде, парень. — Михаил тяжко вздохнул. — Хотя тебе, конечно, видней, вы ведь знакомы… Но мне показалось, что нормальный. И не виноват он ни в чём. Делал свою работу. Привёз нам груз под заказ. В чём тут вина? В том, что он тебя встретил? Так это не он… Это ты его встретил. Ты к нему прибежал, хотя тебя предупреждали, чтоб ты не рыпался. Не делал глупостей. Но ты же о других не думаешь, да? Ты только о себе думаешь?

Славка молчал.

— А знаешь, что с этим Толиком, который ни в чём не виноват, будет дальше? — продолжал воевода. — По твоей вине будет, знаешь?

Славка молчал.

— Я тебе расскажу… Они только что выехали. Толик этот твой и наш сотрудник Рыба.

Славка молчал.

— Как же он на тебя зол за то, что ему теперь придётся сделать! — покачал головой воевода. — А знаешь, что ему придётся?

Славка молчал.

— Рыбой его не просто так называют. Он подводным диверсантом служил. У него с собой малолитражный баллон со сжатым воздухом. Небольшой такой, на пятьдесят-шестьдесят вдохов. Минут на пять, а то и десять под водой продержаться хватит. А ещё, мои ребята, пока осматривали фургон, «случайно» сломали замок ремня безопасности водителя. Представляешь, беда какая? Защёлкнуть ремень можно, а вот отщёлкнуть уже никак. Кнопка разблокировки не работает. И пока мы тут с тобой общаемся, они подъезжают к понтонному мосту через канал.

Михаил посмотрел на огромные наручные часы.

— Вот, думаю, прямо сейчас и подъезжают. Ты, наверняка, видел этот мост. Его ещё на тросах на лебёдке разворачивают вдоль берега, когда надо пропустить лодку или судно. Красный такой с хлипкими перильцами мосточек. Так вот… Когда они будут на самой средине, над фарватером, Рыба выкрутит руль и утопит фургон в канале.

Славка вскинул голову и с ужасом посмотрел на воеводу.

— Во-о-о! Всё правильно ты понял. И чья в том вина?

Он встал, подошёл и присел возле Славки.

— Чья, Плесень? Кто виноват, что водитель умрёт? А он умрёт. Рыба проследит, чтобы этот парень не выплыл. Хороший парень. У него, надо думать, есть семья. Родители… Жена… Может быть, дети. Я не смотрел, но обязательно проверю и расскажу тебе, были ли у него дети. Обязательно. И фотографии тебе покажу.

Из Славкиных глаз потекли слёзы, оставляя на пыльных щеках светлые дорожки.

Михаил удовлетворённо кивнул, поднялся и пошёл к выходу.

Тяжёлые двери со скрипом отворились, впуская в бетонный короб невыносимо яркий солнечный свет, который, казалось, выжигает всё внутри. Выжигает не только сумрак бетонного бункера, но и Славкину душу.

На пороге Михаил обернулся.

— А ты тут посиди пока и подумай — чего ты добился? Подумай хорошо, потому что шутки кончились.

Дверь с грохотом закрылась. Стало темно и тихо.

Поздно вечером пришёл охранник — незнакомый парень с лицом хмурого ребёнка. Он отстегнул наручники, скомандовал: «На выход!», подождал, пока Славка на затёкших ногах доковыляет до улицы, запер двери и ушёл.

* * *

На следующий день Славку в парке отыскал Якут и молча избил его, не причинив при этом какого-то заметного вреда. И только уходя, прошипел: «На тебе та кровь! На тебе!»

Потянулись однообразные дни. Славка замкнулся. Как механический человек, он выполнял всё, что от него требовали. На попытки Дядька расшевелить его беседами отвечал молчанием. Если что-то спрашивали, давал односложный ответ.

Теперь в снах к нему приходила не улыбчивая красавица Чита, а печальный краснолицый Толик. Он не обвинял Славку ни в чём, не угрожал, не плакал — просто возникал из темноты и молча наблюдал. Иногда дружелюбно просил: «Спой чего-нибудь, Садко». И Славка, стараясь угодить убитому им человеку, начинал петь.

«Ты мычишь во сне и воешь, как псина, — сообщил как-то поутру Аркаша. — Не мешай другим спать!»

Из этой ямы его вытянула Чита.

То ли по наущению Дядька, то ли по собственному почину, она стала проводить рядом со Славкой большую часть своего свободного времени. В такие моменты Чита либо просто молчала, либо рассказывала что-то о своей прошлой жизни, не ища в ответ ни жалости, ни утешения.

Не сразу, постепенно, она излечила его своим тёплым светом и ненавязчивым сочувствием. День, когда Славка снова улыбнулся, ничем не отличался от других дней. Но в тот день сам Славка стал другим.

Время — знатный штукатур.

Ботик «Каприз» стоял у технического причала на Воскресенской набережной уже очень давно. Возможно, он был пришвартован здесь ещё до Локаута, да так и остался как памятник самому себе и тем временам, когда любой желающий мог купить билет и совершить прогулку по рекам и каналам Петербурга.

Некогда белоснежная палубная надстройка цвела теперь ярко-рыжими потёками проступившей сквозь краску ржавчины. Стёкла салона, в котором когда-то размещался ресторан, запылились настолько, что казались вырезанными из листового железа. Само имя корабля читалось только благодаря тому, что было не написано, а составлено из объёмных металлических букв, с которых давным-давно уже слезла вся позолота.

На общем фоне пришвартованных чуть ниже и выше по течению великолепных частных яхт и катеров, принадлежащих «светлым», этот доисторический обшарпанный теплоход выглядел нищим побирушкой, неизвестно как пробравшимся на светский раут. Много раз, проезжая мимо, Сомов удивлялся: почему не уберут это корыто?