Моя карма - Валерий Георгиевич Анишкин

с недоверием относиться к окружающим, потому что им всё время кажется, что они вызывают насмешки окружающих.

Заниженная самооценка угнетает человека и расшатывает его психику; психологи говорят, что переживая из-за своего роста, невысокие люди чаще других умирают от сердечных приступов и инсультов. Но у этих людей в большей мере проявляется желание в чём-то возвыситься и превзойти окружающих, и тогда комплекс неполноценности формирует то, что называется комплексом Наполеона…

В конструкторском отделе работал старший техник Эдик Ковалёв, симпатичный молодой человек лет двадцати пяти со смуглой кожей лица и большими печальными карими глазами, которые всегда смотрели насторожённо, будто он ждал удара или какой-либо другой неприятности от человека, с которым разговаривал. Рост его составлял не более метра пятидесяти трёх, может быть, пятидесяти пяти сантиметров, и был он лишь немногим ниже художника Мити, но его съедало ощущение ущербности из-за своего роста, и он постоянно испытывал от этого тревогу, которую пытался спрятать, но она сидела в нём и перерастала в страх, хотя внешне он старался вести себя самоуверенно, чем маскировал свои слабости. Ему казалось, что его способности не оценены в должной мере, хотя оценивать там было нечего, потому что никакими особыми способностями он не обладал. Тем не менее, у него выработалось какое-то пренебрежительное и высокомерное отношение к окружающим. Считая себя личностью, стоящей выше «толпы», он отличался характером завистливым; что тоже шло от закомплексованности.

Коллеги не то чтобы избегали его, но не любили и старались лишний раз не вступать с ним в общение, потому что из-за болезненного самолюбия его могло обидеть пустое слово или любая безобидная шутка, которые на самом деле не имели к нему отношения, но которые он принимал на свой счёт или искал в них подвох. Недаром Горький говорил, что самолюбие — худший вид зависимости. Вот эта его вечная поза обиженного и скрытая агрессия часто вызывали неприязнь.

Одевался он по моде, носил зауженные брюки, которые чуть закрывали яркие носки, но даже летом ходил в пиджаке и галстуке. На ногах его красовались туфли на утолщенной подошве и наращенными у сапожника каблуками; волосы он как-то тоже взбивал над головой до кока, и они добавляли ещё сантиметр-два роста, но это всё не делало его фигуру значительнее.

Борьба с комплексами изводила его, и он стал находить отдушину в вине. Часто ему составлял компанию инженер-конструктор Евгений Иванович Константинов. Евгению Ивановичу было лет тридцать пять или чуть больше, жена от него давно ушла из-за его пристрастия к выпивке; или, как говорили в чеховские времена, он «имел слабость». Зная за собой этот грех, которого он стеснялся, Евгений Иванович вёл себя тихо, отличался застенчивостью, был робок и со всеми крайне вежлив. В любом случае это был человек в общении приятный. Денег ему до получки всегда не хватало, и он часто занимал трояк-пятёрку у сослуживцев, которые ему не отказывали, потому что долги он отдавал в срок, хотя потом ему снова приходилось занимать, так как от получки после раздачи долгов у него оставалась, дай Бог, если половина. На свободном от ватманского листа месте на кульмане у Евгения Ивановича всегда висел прикреплённый кнопками клочок тетрадной бумаги в клеточку с инициалами, понятными ему одному, тех, кому он успел задолжать на данный момент.

На почве пристрастия к выпивке Эдик и сошёлся с Евгением Ивановичем.

Как-то Конкордия сказала, покачав головой:

— Иду вчера вечером по Ленинской, а на другой стороне стоят Константинов с Ковалёвым. Оба сильно выпивши, а у Константинова в руках бутылка. Даже и не прячет.

— Да они частенько вместе выпивают, — усмехнулась Элла Гавриловна.

— Связался чёрт с младенцем, — в голосе Конкордии слышалось явное неодобрение.

— Да, действительно, — согласилась Элла Гавриловна. — Так-то Женька мужик хороший, мухи не обидит… С женой не повезло, вот и ходит бобылём.

— Не пил бы, не ушла, — категорически отрубила Конкордия.

— Так это он уже после пристрастился, а до этого, говорят, совсем не пил, — не согласилась Зиночка. — Говорят, жена на редкость стервозная попалась.

— Ну, без дыма огня не бывает. Видать, и он не ангел. А что тихий, так сами знаете, что в тихом омуте водится, — строго заключила Конкордия.

— Зато Эдик женат. И жена очень симпатичная, — сказала Зиночка.

— Верка. В ЦНТИ, в патентном отделе работает, — подтвердила Элла Гавриловна.

— И чего мужику надо? Такая жена, а он за воротник закладывает, — пожала плечами Конкордия.

— Да здесь обычный брак по расчёту и ничего больше, — усмехнулась Галина.

— И какой же здесь расчёт? — Конкордия вопросительно посмотрела на Галину.

— Да Верке выгодно было выйти за него замуж.

— И какая ж здесь выгода? Он — сморчок, она, сами говорите, симпатичная, — у Конкордии лицо сложилось в саркастической усмешке.

— У него в центре квартира от родителей, а Верка — из района, без жилья, — объяснила Галина.

— Так он её, похоже, любит, — сказала Зиночка.

— А она его терпит, — поставила точку Галина…

Глава 5

В районе Болховской. Нечаянная встреча с Константиновым. В гостях у Эдика Ковалёва. Недовольная Вера. Обстановка жилья Ковалёвых. Книги от отца. Родители. Константинов и его философия выпивок. Пророческий сон. Смерть Эдика Ковалёва.

Эдик жил на Ленинской, бывшей Болховской. Немного в стороне от Ленинской, над рекой, стояло несколько домов, составляющих улицу Пролетарская гора, которая раньше, называлась Левашовской в честь губернатора графа Левашова, и где теперь жила моя мать с отчимом, Константином Петровичем. Немудрено, что я часто проходил по Ленинской, навещая своих. Но если на Пролетарской большие дома появились уже после войны и поселились там новые люди, в той или иной степени относящиеся к управленческому аппарату, то до'ма на Ленинской занимали старожилы, но старожилы уже из послереволюционного времени, сначала уплотнившие, а потом и занявшие квартиры городской знати и орловских купцов, которые расселились здесь, когда Орёл стал губернским городом и началась активная застройка Болховской улицы.

Как-то в воскресенье я встретил Константинова. Он лениво плёлся вверх от Александровского моста в сторону горсада. В руках он держал холщовую сумку, в которой звякала пустая посуда. Увидев меня, просиял, мы перекинулись несколькими ничего не значащими словами, после чего он, немного стесняясь, попросил:

— Володь, ты деньгами не богат?

— А что? — спросил я, прекрасно понимая, что за этим обычно следует.

— Не одолжишь трояк до получки?

— Одолжу, — обрадовал я Константинова и поинтересовался: — А ты сейчас куда?

— К Эдику. А без бутылки… сам знаешь.

После проходного разговора о двух выпивохах из конструкторского, который случился в отделе, мне не давало покоя любопытство и