Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман

Но сопротивляться этому я не могла: все фотографии и документы, которые я увидела в первый раз за много лет, все данные теперь воспринимались совершенно иначе. Что там писал дядя о том загадочном прадедушке? В его свидетельстве о рождении был указан город – Мюнхен, но ничего больше. Довольно странно, ведь в документе его жены был описан даже род занятий ее родителей и их происхождение. Но у прадедушки – только город и имя Густав – ненастоящее, конечно: его дала сыну мать, чтобы использовать среди гоев. Так мою бабушку назвали Иренке, так и я сама получила недавно обретенное имя Дебора.

Однако такое свидетельство о рождении, с готическим шрифтом и печатями властей Мюнхена, должно легко обеспечить мне немецкое гражданство, решила я. Дополнительных официальных документов у меня почти не было, но я решила все равно обратиться в консульство в Нью-Йорке и открыть дело. Там вежливый молодой человек взял мои бумаги и объяснил, что в Германии, в отличие от Америки, свидетельство о рождении не подтверждает национальность, а потому его, вероятно, окажется недостаточно.

– Но что еще надо? – спросила я. – Вряд ли у меня может быть прадедушкин паспорт, его ведь конфисковали.

– Конечно, я понимаю, однако таков закон. В Германии национальность определяется кровным родством, а не местом рождения. – Он испытующе взглянул на меня. – Зачем вам немецкий паспорт? Вы американка и можете жить там без него. Подайте на студенческую визу или на творческую, вы ведь писательница. Есть много способов уехать. Совершенно не обязательно становиться гражданкой Германии.

– Что ж, с гражданством или нет, меня все равно держит здесь решение суда.

– Понимаю. Так почему вам необходим этот паспорт?

Я ни разу не формулировала для себя эту мысль, но сейчас она сложилась неожиданно четко:

– Это часть моего наследия. Я хочу вступить в свои права, пока оно окончательно не исчезло.

В консульстве мне посоветовали продолжить поиски документов, которые могли бы служить подтверждением национальности; сотрудник объяснил, что в данном случае сбор свидетельств нужно вести по мужской линии, и посоветовал для начала отыскать официальную бумагу о предоставлении убежища, полученную прадедом от властей Англии. Он также рекомендовал запросить свидетельства о рождении всех, кто появился на свет между мной и Густавом: таким образом можно было доказать наше родство. Я продолжила поиски с энтузиазмом, который вряд ли можно было объяснить моим желанием получить европейский паспорт, – он быстро распространился дальше и шире обычных запросов в архивы и нотариальных печатей. Довольно быстро я обнаружила, что прадедушка получил докторскую степень в Мюнхенском университете имени Людвига и Максимилиана; диссертацию он представил к защите в 1934 году, спустя всего год после выхода закона, запрещавшего ему посещать занятия, те же, которые посещал Йозеф Менгеле. Научная работа называлась Verdingungspolitik in München und Nürnberg 1905–1930, «Политика переговоров в Мюнхене и Нюрнберге 1905–1930 гг.». Густав изучал федеральную экономику и особенно интересовался тем, как война повлияла на экономическую политику Баварии. Копия этой диссертации была отправлена в большинство университетов Лиги плюща в 1935 году, что само по себе казалось чудом. Как еврей сумел получить докторскую степень после 1933 года? Как его диссертация попала в библиотеки всего мира, хотя в его родной стране ее сожгли?

Я позвонила в библиотеку Йеля, ближайшего ко мне университета из числа тех, которые получили диссертацию прадеда, и спросила, хранится ли она у них до сих пор. Библиотекарь подтвердил, что хранится, но получить ее на руки нельзя. Если я хочу ее увидеть, придется приехать лично, оставить в залог паспорт и работать с документом под присмотром, в особой зоне. Я не колебалась ни минуты: до Йеля мне было чуть больше часа езды. И одним ветреным октябрьским утром я добралась до студенческого городка, где пришлось проталкиваться через толпу нагруженных книгами и бумагами студентов.

Библиотека оказалась похожей на большой собор, место поклонения письменному слову. Стол библиотекаря, к которому я должна была обратиться, стоял в дышащей холодом каменной арке. Молодого человека не смутила моя просьба: он взял мой паспорт, дал мне на подпись несколько документов и ушел в хранилище, чтобы найти нужную диссертацию. Вскоре он появился снова: в руках у него была маленькая книга в бумажной обложке, пожелтевшая, с обтрепанными углами. «Единственный экземпляр», – пояснил он. Никто раньше не запрашивал этот труд, скорее всего потому, что он был написан на старомодном и сложном немецком.

На мгновение я замерла, ошеломленная важностью этого момента, способная только благоговейно сжимать стопку страниц. Не будь меня, стал бы кто-нибудь ею интересоваться? Ответственность, которую я так долго несла, вдруг стала более реальной: если я не буду заботиться о прошлом, кто будет? Уж точно не моя мать, убежденная, что все это лучше не вспоминать.

Я села за тяжелый деревянный стол, включила настольную лампу в стиле тиффани и начала изучать книгу. Однако большая ее часть меня озадачила. Посвящение, впрочем, я расшифровала быстро и продолжала к нему возвращаться. «An meiner unvergesslichen Mutter gewidmet!» («Моей незабвенной матери!») – написал с восклицательным знаком Густав на первой странице. Речь, видимо, о Регине, упомянутой в его свидетельстве о рождении. О ней мне ничего не было известно. Дядя называл ее Рахель. На снимке надгробного камня Густава я видела его имя на иврите – Нафтали, и имя, которое, как я предполагала, принадлежало его отцу, – Авраам. Почему он не упомянут в посвящении? Где доказательства его существования? Если я хочу выиграть дело о получении гражданства, мне нужно знать о нем больше.

Спустя пару дней из Британского архива пришли документы, которые я запрашивала. Похоже, Густав, его жена и трое детей официально получили убежище только в 1948 году, однако их национальность была обозначена как «поляки». Заметив это, я почувствовала укол острого разочарования. Как это возможно? Я не видела доказательств польского происхождения нашей семьи, даже слухи такие не ходили.

Тогда я предположила, что после войны границы стран изменились и это повлияло на то, как восприняли Густава и его семью власти Великобритании. Что, если его родители были родом из Силезии и ко времени получения убежища она отошла к Польше? Не слишком убедительная теория, но других у меня не было. Я решила в любом случае отправить документы в консульство, потому что меня заверили: стоит Бундесфервальтунгзамт, федеральному административному ведомству Германии, начать собственное расследование, как появятся внутренние документы, подтверждающие национальность. Мне нужно было просто собрать достаточно свидетельств, чтобы инициировать такое расследование.

Исаак обратил внимание на мой энтузиазм, частые поездки на Манхэттен и телефонные разговоры с сотрудниками архива, поэтому спросил, чем я занимаюсь. Я рассказала о поездке в Берлин. Вернувшись, чтобы забрать его от отца в конце лета, я услышала только:

– Мам, обещай, что никогда не выйдешь замуж?

– Почему ты об этом просишь? – удивленно спросила я.