У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945 - Вильгельм Люббеке

не появлялись днем, но ночью они приходили к жителям, не уехавшим на запад, и всячески запугивали их. Обычно они проводили обыски в домах в поисках оружия и заставляли готовить для себя из крестьянских припасов самые лучшие блюда.

Если приходили русские солдаты, немки сразу прятались, опасаясь быть изнасилованными. Когда их солдаты в первый раз пришли к нам в дом, матери как-то удалось отговорить их от намерения подняться в верхние комнаты, где прятались мои сестры. Даже спустя время после прихода русских женщина могла безопасно ходить по деревне и в ее окрестностях только в сопровождении самое меньшее двух мужчин.

В то время как на войне командование Красной армии терпело случаи изнасилования, советские офицеры в своей зоне оккупации начали предпринимать жесткие дисциплинарные меры против насильников, покусившихся на немецкую женщину. Был случай в Тюрингии, когда советский офицер разрешил женщине опознать насильника, который был расстрелян на месте в назидание другим.

Конечно, жизнь в оккупации при русских таила для немцев и другие опасности. Поскольку гестапо обыскивало дома всех, кто подозревался в нелояльности к правительству, моя мать предполагала, что представители советских оккупационных властей сделают то же самое. Опасаясь, что семья окажется в опасности, когда станет известно о том, что один из ее сыновей воевал в России, она выкинула мой мундир, пистолет «Вальтер» и награды, что я оставил дома, в отхожее место рядом со свинарником.

Однако она оставила мой офицерский кортик и спрятала его под матрасом в спальне, подумав, что он мне будет дорог как память. Когда его обнаружили во время обыска, вся семья была допрошена в местном отделении оккупационных советских войск в Пюггене. Они были отпущены только после тщательного расследования.

Каждой деревней управлял русский комиссар с помощью местных немецких коммунистов, которые часто вели себя с подвластным населением более грубо, чем иностранные оккупанты. По распоряжению комиссара печатались листовки, в которых сообщалось о том, какое количество и каких продуктов должен был поставить каждый немецкий фермер. В это число включались продовольствие, одежда и, что было наиболее важно, шерстяные одеяла. Если назначенный комиссаром немецкий бургомистр не мог обеспечить выполнение этих заданий, русские просто реквизировали у фермеров все необходимое.

Вскоре началась конфискация ферм площадью более 100 гектаров. Как только советские власти издавали приказ о выселении, у ее владельца оставалось всего несколько часов на то, чтобы собрать свои вещи и съехать. Одна семья была принуждена покинуть свой дом в 17 часов вечера в Рождественский сочельник. Если хозяева по какой-либо причине не выполняли распоряжение, их отправляли в концентрационные лагеря. В таких условиях многие бежали в западную зону оккупации.

Часто новые владельцы заранее подъезжали к ферме, чтобы вступить во владение теперь уже их собственностью. Этих новых хозяев выбирали немецкие коммунисты с помощью русских. Земли ферм площадью в 100 гектаров и больше распределялись между десятью или пятнадцатью новыми фермерами, большинство из которых прежде были наемными рабочими на этих же фермах или просто идейными коммунистами.

Каждая новая семья преследовала только свои личные интересы, что часто приводило к ожесточенным спорам между собственниками. Из-за того что коммунисты установили высокие показатели по сдаче продукции, многие были не в состоянии продолжать вести свое хозяйство. Обычно они уезжали ночью, взяв с собой все, что можно. Те, которые оставались, вынуждены были также решать и другие проблемы, поскольку все оборудование и сельскохозяйственная техника предназначалась для больших хозяйств, а не для обработки мелких участков.

Поскольку коммунистические власти дали новым фермерам большие права, чем старым хозяевам, что остались в деревне, ссоры между ними стали обычным явлением. Этот конфликт усугублялся системой квотирования производимой продукции. В то время как квоты для новых землевладельцев, которые, естественно, поддерживали коммунистов, каждый год снижались, потомственные фермеры сталкивались с их ростом.

Все большая часть урожая сдавалась коммунистическим властям, чтобы кормить население Германии, или отправлялась в Советский Союз[57]. У фермера оставалось все меньше пропитания для своей семьи и корма для скота. В особенности была постоянная нехватка масла, яиц и мяса.

Хуже, чем дефицит продуктов, был психологический стресс. Фермеры боялись, что не смогут выполнить завышенные задания по поставкам зерна, мяса, яиц и других продуктов. Больше всего они опасались в случае невыполнения разнарядки высылки в сибирские трудовые лагеря.

Некоторые семьи, обрабатывавшие поколение за поколением небольшой участок земли, не могли больше выносить это бремя и решались бежать на Запад. В других случаях на Западе жили дети, а их родители продолжали работать на ферме. Если кого-нибудь из беженцев ловили, то за побег полагалась депортация в Сибирь. Таковы были реалии послевоенной жизни в советской зоне оккупации.

Глава 18. Послевоенная Германия. 1945–1949 гг.

Жизнь в новых условиях. 27 июля – 24 декабря 1945 г.

Расставшись со своими бойцами в Люнебурге, одетый в ту же форму, что была на мне в Фишхаузене, я отправился пешком восьмикилометровое путешествие в Хаген на ферму дяди. Было странно возвращаться туда, где шесть лет назад я получил телеграмму, предписывавшую мне явиться на сборы. Сколько всего произошло с того времени.

Подойдя к парадному входу знакомого дома, я постучал. Дверь открыла тетя, она смотрела на меня с выражением глубокого разочарования на лице. Скорбным голосом она произнесла: «А я подумала, что это Генрих».

Старший сын моих тети и дяди стал капитаном в артиллерии. Шли последние недели войны, и он возвращался на фронт из своего отпуска, когда получил приказ принять под свое командование срочно сформированное подразделение, которое должно было защищать Берлин. Через некоторое время пришло известие, что он был убит.

Храня память о Генрихе, тетя и дядя радушно приняли меня. Я вздохнул с облегчением, когда мне показали полученную ими открытку от Аннелизы, в которой она писала, что я остался жив. Это было первое известие от нее более чем за полгода.

Проведя пару дней в Хагене, я отправился на поезде в Гамбург. Когда я пришел в дом Аннелизы в районе Вандсбек, ее отец тепло приветствовал меня и сообщил, что он сам только что вернулся домой после службы в подразделениях фольксштурма в Бельгии и Германии. Он предложил мне пожить у него и дождаться Аннелизу, а также подыскать себе собственное жилье.

После стольких лет боев меня мучили по ночам ужасные кошмары. Вскоре после моего приезда к Берндтам мне приснилось, что я в России, что меня завалило в бункере и я не могу из него выбраться, и я начал кулаком бить в стену. В результате бомбардировок слой штукатурки на