Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева

он, хотя дядя Серёжа жил один и не был очень уж аккуратным. Любка увидела, как отворилась дверь и вошла женщина с засученными рукавами розовой кофты. Руки у женщины были полные, бело-розовые, она держала тарелку с высоким столбиком блинов. Потом вошёл мужчина, совсем не похожий на дядю Серёжу — какой-то узкий, в толсто подшитых валенках. Он нёс банку со сметаной. Они сели за стол и стали есть блины, макая их прямо в банку. Сметана капала на зелёную клеёнку. Такой клеёнки у дяди Серёжи не было. Эти люди теперь здесь живут, а дядя Серёжа? Люба решилась и постучала пальцем по стеклу. Женщина, держа в руке тонкий свисающий блин, подняла голову.

— Тётя, а где дядя Серёжа? Он тут жил.

— А теперь не живёт, — сухо сказала женщина.

— Мы тут живём, — сказал мужчина сквозь жёваный блин, а потом сильно глотнул и дальше говорил внятно: — Отойди, девочка, от окна, ещё стекло расколешь.

Люба отошла.

Если бы она пришла раньше, она бы, может быть, его повидала. А теперь, наверное, не увидит никогда. И Белку — никогда. И Славку — никогда. Ну, Славку-то, может быть, и увидит. Из Средней Азии можно ведь приехать. А папу? Увидит ли она ещё когда-нибудь папу? Вот кому бы она рассказала, что скоро её примут в пионеры. Она не совсем уверена, что примут, но ей очень хотелось сказать папе, что примут. Интересно, что бы он ответил? Удивился бы: «Что ты! Неужели в пионеры? Значит, ты уже совсем большая». А Люба потрогала бы папину щёку, она приятно колется, ладони щекотно. А в глазах у папы маленькие велосипедики. Любка спохватилась, что не совсем хорошо помнит папино лицо. Глаза помнит, щёки отдельно и тёмные волосы, торчащие надо лбом. А всё вместе не соединялось в папу… И дядя Серёжа куда-то уехал. Люба ещё раз взглянула в его, окно. Но оно теперь было плотно занавешено голубой в цветочек занавеской.

Совсем нестрашный

Люба услышала какой-то стук в углу, где лежали доски. Она подошла. На досках, на самом верху, сидел Юйта. Было ещё светло, и Люба увидела, что перед Юйтой зелёным квадратом выстроились солдатики.

— Яз-два-тьи — пали! — командовал Юйта. — В атаку! Пуфки ст’еяют метко!..

Юйта не заметил Любку. Он был весь поглощён битвой, которая разворачивалась на мокрых досках. Люба стояла и слушала, как он командовал, радовался, сердился. Юйта играл. Он показался Любе маленьким, гораздо меньше её. Стучал солдатиками, передвигая их вперёд и назад, ёрзал по доскам и вёл одному ему понятный бой.

— Люба, ты одна? — подошёл Лёва Соловьёв. На нём были бархатные штаны до колен и длинные носки. Белый воротник красиво лежал на плечах. — Ты Валю не видела? — спросил Лёва.

— Нет, не видела.

Юйта услышал голоса и свесил голову:

— Чего вам надо? Пошли отсюда на фиг!

Любка засмеялась, а Лёва посмотрел на неё удивлённо и сказал:

— Пойду Валю посмотрю. Хочешь, вместе пойдём, она, наверное, за воротами.

— Нет, я домой, — сказала Любка.

Галстуки бьются на ветру

Вера Ивановна сказала:

— Ну вот, уберите тетради, мы поговорим о другом. Кого мы решим принять в пионеры?

Все эти дни Люба помнила, что предстоит такой разговор в классе. И всё равно волнение прошло по ней холодком, как будто всё случилось неожиданно. «Примут или не примут? Хорошо бы, приняли, ой, хорошо бы, приняли! А вдруг не примут? А хорошо бы, приняли. Почему меня не принять? А всё-таки, вдруг не примут? Я же не лучше других, вот и не примут. Только достойных. А вдруг я недостойная? Задачки списывала. Из класса выгоняли. Врала сколько раз».

— Митю! — крикнула Лида Алексеева. — И Соню!

— Ну что ж, — Вера Ивановна кивнула, — нет возражений? Записываю: Будник и Курочкин. Они оба хорошие товарищи, у них есть совесть. Кого ещё?

— Никифорова! — сказал Никифоров.

Все засмеялись. Вера Ивановна сказала:

— Что, Андрюша, боишься, что тебя забудут?

— Да, — ответил басом Никифоров, и Любка увидела, как прозрачно у него покраснели уши.

— Он достойный, — неожиданно для себя сказала Люба, — Никифоров хороший.

Митя толкнул Любку по ноге ботинком, она потёрла ушибленную ногу и стукнула Митю локтем в бок.

— Любу, — сказала Соня.

Любка втянула голову в плечи. Сейчас Вера Ивановна возразит, вспомнит что-нибудь такое и скажет, что Любу принимать не надо. Но Вера Ивановна молча посмотрела на Любу и, кажется, даже улыбнулась. Записала. «Примут! А почему же не принять?»

— Я предлагаю Денисова, — сказала Вера Ивановна.

Все посмотрели на Генку. Он сидел нахохлившись, смотрел в парту и не шевелился. Ребята молчали. Никто в классе не был таким озорником, как Генка Денисов. Ни на кого так часто не сердилась Вера Ивановна. Бывали уроки, когда только и слышно было: «Денисов, перестань!», «Денисов, не вертись!», «Денисов не выучил», «Денисов, выйди из класса!». А теперь учительница, непонятно почему, предлагает принять Генку в пионеры.

— Понимаете, ребята, Гена иногда бывает плохим, но вообще он неплохой. — Вера Ивановна смотрела на них, как бы спрашивая, понимают ли её. Убедившись, что понимают, она продолжала: — Давайте поверим в Гену Денисова. Он, я думаю, будет настоящим пионером.

И все заговорили:

— Пускай вступает!

— Примем Денисова, а чего?

Кто-то хлопнул Генку по плечу. Люба никогда не видела Денисова таким, как сегодня. Он смотрел на ребят и на Веру Ивановну, и опять на ребят. Растерянно моргая, покраснел и несмело улыбался. Конечно, счастье, если тебе поверили. Ты думал, что не поверят, а тебе взяли и поверили. И ей тоже поверили. Её записали в список, и Вера Ивановна улыбнулась. Теперь Любу примут в пионеры. А чего её не принять? Она не хуже других. И Соню примут. И Лиду Алексееву. И Митю. Люба оглядывается назад и видит Ваню Литвинова. Он сидит, как будто отдельный от всех. Просто сидит за своей партой, как будто никого больше нет вокруг и ничего не происходит. Вид