Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом

Так что, плохо ли, хорошо ли, я решил сосредоточиться на письмах и заставить его открыть их за одну, самое большее – две сессии. В те годы я часто вел группы с госпитализированными пациентами, чье пребывание в больнице обычно было коротким. Поскольку я встречался с ними всего по нескольку раз, я стал сторонником того, чтобы помогать пациентам быстро формулировать адекватный и реальный список необходимых задач и терапевтических целей и концентрироваться на их успешном достижении. В своем разговоре с Саулом я положился на эти техники.

– Саул, как вы думаете, чем я могу сейчас помочь? Что бы вам больше всего хотелось, чтобы я сделал?

– Я знаю, что через несколько дней приду в себя. Я просто не могу ясно мыслить. Я должен написать доктору К. немедленно. Сейчас я работаю над письмом к нему, которое шаг за шагом описывает все детали случившегося.

– Вы планируете отослать письмо, прежде чем откроете те три письма? – Меня приводила в ужас мысль, что Саул разрушит свою карьеру каким-нибудь глупым действием. Я мог себе представить, какое недоумение отразится на лице доктора К., когда он будет читать длинное письмо Саула с оправданиями в том, в чем доктор К. никогда его не обвинял.

– Когда я думаю, что мне делать, я часто слышу ваш голос, задающий рациональные вопросы. В конце концов, что этот человек может мне сделать? Разве будет человек вроде доктора К. писать обо мне уничтожающее письмо в журнал? Он никогда не опустится до такого. Это бы опозорило его так же, как меня. Да, я мысленно задаю себе те вопросы, которые задали бы вы. Но вы должны помнить, что я не вполне логично мыслю.

В этих словах прозвучал несомненный, хотя и завуалированный упрек. Саул всегда был заискивающим, и большую часть предыдущего цикла терапии мы посвятили изучению и исправлению этой черты. Поэтому мне было приятно, что он смог занять более твердую позицию по отношению ко мне. Но меня задело его напоминание, что люди в состоянии стресса не обязательно мыслят логически.

– Хорошо, тогда расскажите мне о вашем нелогичном сценарии. Черт побери! Я подумал, что это никуда не годится. В моих словах прозвучала какая-то снисходительность, которой я вовсе не чувствовал. Но прежде чем я успел изменить свою реплику, Саул послушно стал отвечать. Обычно в терапии я обязательно возвращаюсь и анализирую подобные реплики, но в тот день на такие тонкости не было времени.

– Может быть, я брошу науку. Несколько лет назад у меня были тяжелейшие головные боли, и невролог направил меня на рентген, сказав, что это, несомненно, мигрень, но есть небольшой риск, что это опухоль. Я подумал тогда, что моя тетка была права: со мной действительно что-то не в порядке. Примерно лет в восемь я почувствовал, что она утратила веру в меня и не слишком переживала бы, если бы со мной произошло что-то нехорошее.

Я знал из нашей работы трехлетней давности, что тетка, которая вырастила его после смерти родителей, была злобной и мстительной женщиной.

– Если бы это было правдой, – спросил я, – если бы она действительно так плохо о вас думала, разве она стала бы так давить на вас, чтобы вы женились на ее дочери?

– Это началось только тогда, когда ее дочери стукнуло тридцать. Никакая беда – даже моя кандидатура на роль зятя – не могла быть хуже, чем дочь – старая дева.

Проснись! Что я творю? Саул сделал то, о чем я просил – изложил свой нелогичный сценарий, а у меня хватило глупости, чтобы увязнуть в нем. Надо быть внимательнее!

– Саул, каковы ваши планы? Представьте, что вы в будущем. Прошел месяц – вы уже открыли эти письма?

– Да, несомненно, через месяц они будут открыты.

Ну, подумал я, это хоть что-то. Больше, чем я ожидал. Я попытался достичь еще большего.

– Вы откроете письма до того, как отправите то письмо доктору К.? Как вы сказали, я рационален, но, по крайней мере один из нас должен оставаться рациональным. – Саул не смог выдавить из себя улыбки. У него начисто отшибло чувство юмора. Я был вынужден перестать подтрунивать, так как терял с ним связь.

– Мне кажется разумным сперва прочесть их.

– Я не уверен. Я абсолютно ничего не знаю. Я знаю только, что за все шесть месяцев, что я провел в Стокгольмском институте, у меня было всего три выходных. Я работал по субботам и воскресеньям. Несколько раз я отказывался от дружеских приглашений, даже от приглашений доктора К., потому что не хотел покидать библиотеку.

Он ищет пути для отступления, подумал я. Он продолжает подбрасывать мне приманку. Не отвлекаться!

– Как вы думаете, вы откроете письма до того, как вернете пятьдесят тысяч долларов?

– Я не уверен, открою или нет.

Я подумал: вполне вероятно, что Саул уже отослал деньги, и если это так, он запутается в своей лжи и поставит под удар всю нашу работу. Я должен был выяснить правду.

– Саул, мы должны начинать работу, опираясь на взаимное доверие, как и раньше. Пожалуйста, скажите мне, вы уже послали эти деньги?

– Еще нет. Но я буду откровенен с вами – мне это кажется разумным и я, вероятно, так и поступлю. Я должен сначала продать некоторое количество акций, чтобы собрать эту сумму.

– Ну, вот что я думаю. Очевидно, что вы пришли ко мне для того, чтобы я помог вам открыть эти письма. – Тут я слегка манипулировал – он этого не говорил. – Мы оба знаем, что в конце концов в следующем месяце вы их наверняка откроете. – Более сильная манипуляция: я хотел превратить приблизительную оценку Саула в твердое намерение. – Мы оба знаем также – и я обращаюсь к вашей рациональной части, – что неразумно предпринимать важные необратимые шаги до тех пор, пока вы их не откроете. Кажется, что настоящие вопросы это когда: когда вы их откроете, и как: как я могу вам помочь?

– Я должен просто сделать это. Но я не уверен. Я абсолютно ничего не знаю.

– Вы хотите принести их сюда и открыть в моем кабинете? – Действовал ли я сейчас в интересах Саула или просто был вуайеристом[4] (как при посещении подземелья Аль Капоне или при телерепортаже об открытии сейфа с «Титаника»).

– Я мог бы принести их сюда и открыть здесь вместе с вами, и вы позаботились бы обо мне, если бы я потерял сознание. Но я не хочу. Я хочу поступить как взрослый.

В яблочко! Против этого трудно возразить. Настойчивость Саула сегодня была впечатляющей. Я не ожидал такой твердости. Мне только не хочется, чтобы она служила защитой этого безумия с письмами. Саул упорствовал по-настоящему, и, хотя я уже сомневался в своем выборе прямого подхода, я настаивал:

– Или вы хотите, чтобы я пришел к вам домой и помог открыть их там? – я подозревал, что у меня будут причины сожалеть о столь грубом давлении, но не мог остановиться. – Или как-то по-другому? Если бы вы могли планировать наше совместное время, каким образом я мог бы лучше всего помочь вам?