Мода и гении - Ольга Хорошилова

Среди взъерошенных художников Юрий Павлович выглядел элегантно-небрежным денди, монпарно без изъянов. К его стилю примерялись друзья-авангардисты и даже просили совета, где бы достать таких вот недорогих безделиц — «что-нибудь эдакое, по части моды». Юрий Павлович был спец по части моды и знал места. Он знал, где продают неплохие костюмы и боты, где можно сторговаться, а кто может отдать так, задарма, за быстрый набросок. Он знал всех лучших (то есть щедрых) старьевщиков и одевался выгодно в обоих смыслах.

Замечательная история произошла с Давидом Бурлюком. Зазнавшийся Париж был к нему неприветлив. Одноглазый футурист крайне нуждался. Он походил на клошара: весь в заплатах, ботинки перевязаны бечевкой — у них тоже болят зубы. И вот из самых глубин своей нищеты он шлет письмо Анненкову, хлюпает и хнычет о невзгодах, о том, что «трагические времена пришли», что случилось страшное — у ботинка отпала подошва, и выйти из комнаты невозможно. Бурлюк умоляет немедленно зайти к нему, взять «жалкие» 2 франка 50 су и непременно купить «столь же жалкие туфля». Но Бурлюк знает своего друга, юркого Юрку. Он надеется, что тот непременно сторгуется, купит «туфля» за 2 франка, а на оставшиеся 50 су отыщет ему что-то, «в чем можно выйти на улицу».

Это гораздо позже Юрий Павлович будет одевать кинозвезд. В Париже 1910-х он одевал нищих художников. И себя.

ПЕТРОГРАДСКИЙ МОНПАРНО

Поздней осенью 1913 года Анненков вернулся в Петербург и сразу погрузился в работу. Его жизнь похожа на карусель: едкие карикатуры для «Сатирикона», иллюстрации для книг, декорации для театров. Пишет пейзажи, ню, кое-что на библейские темы. Но лучше удаются портреты. Его «Мирон Шерлинг» — безусловный шедевр.

Анненков нарасхват. Он в Союзе молодежи, нежно обжимается с Леночкой Гуро и на дружеской ноге с ее супругом Михаилом Матюшиным. Он в Художественном бюро Надежды Добычиной и на салонах современной русской живописи. Он в артистических кафе и дансингах. Анненков становится известным. Его обожают женщины. В мастерской щебечут стайки прелестных натурщиц. Знакомые дамы льнут к нему в ресторанах и на выставках — умоляют о портретах, пока цена еще не слишком высока. Личная жизнь — калейдоскоп, но все же он делает выбор. Его женой становится Леночка Гальперина. Они знакомятся в 1914-м — ему двадцать пять, ей только семнадцать. Она стройна, гибка, послушна. Она танцует в кабаре. Анненков много пишет ее обнаженную, рассматривая сквозь монокль. Не забывает о любимых вещицах: чулочках, подвязках, панталончиках и кружевных сорочках.

Он сочиняет ей сценические костюмы — в одном она играла вместе с Ольгой Глебовой-Судейкиной пантомимы в «Привале комедиантов». Он много работает над театральными костюмами, в том числе для «Кривого зеркала». Они комичны, гротескны и, конечно же, эротичны.

Истинный монпарно не забывает о современных нарядах. Кажется, что увлечение женщинами растет в нем одновременно с интересом к моде. Он в курсе того, что носят, он сам старается не отстать. Элегантные тенденции Парижа отражены в его дореволюционных работах.

Наверно, самая яркая — рисунок Sunbeam, настоящий модный ребус. «Он» — быстрый абрис: пальто, цилиндр. «Она» — полная, во всех смыслах, противоположность: жирной тушью лоснится манто, роится тень за спиной, сливаясь с жужжащим мехом ее соболей. Детали очаровательны: туфельки с острыми носками и французскими каблучками и грациозная сигаретка на асфальте. За парочкой на стене — печатный обрывок газетной фразы: SUNBEAM. Reproductions represent a quality of highest …

Случайностей у Анненкова не бывает. Мне захотелось узнать, что означает этот Sunbeam, к чему относится и как может быть связан с элегантной парочкой на первом плане. Задача непростая. Известен год — 1917-й. Есть обрывок фразы, которая рекламирует бесспорные достоинства некоего продукта под названием Sunbeam («Солнечный луч»). И, вероятнее всего, этот обрывок происходит из английского журнала или газеты. Анненков — книгочей, журнальный червь. Собирал библиотеку светских изданий, которыми вдохновлялся, и кое-что из них, в том числе пикантные детали «ланжери», умыкал для своих графических экзерсисов.

Реклама из британской газеты The Sphere (февраль 1917 г.), использованная Юрием Анненковым для коллажа Sunbeam

Если расчет верный, то искать рекламу Sunbeam следует в британской периодике. Поиски привели меня в электронный архив прессы. Выбрав год и уточнив поиск по обрывку фразы на рисунке Анненкова, стала перелистывать все подходящие по времени и набору слов издания. И вот — первый успех. В номере журнала The Sphere за 3 февраля 1917 года на рекламной странице опубликован именно тот рекламный блок, который использовал Юрий Павлович, — те же слова, тот же шрифт и размер. Та же реклама встречается в некоторых номерах за 1916 и 1917 годы. Sunbeam — британская автомобильная компания, предлагавшая также моторы и двигатели. Технические достоинства продукции вряд ли интересовали Анненкова. Ему, вероятно, понравилось само название. «Солнечный луч» — нечто романтическое, любовное, метафора чувства, вспыхнувшего между полуневидимкой в цилиндре и растушеванной дамой в мехах, игриво подставляющей пудреную щеку для поцелуя.

Вероятно, и саму сценку Анненков подсмотрел в том же издании. В февральском номере под рекламой Sunbeam помещен блок с пальто-тренчкотами компании Burberry, очень в тот период модными. На рисунке слева британский офицер, справа чуть поодаль — дама в шляпе, манто и черных мехах, полуобернувшись в сторону офицера. Композиция схожа. Во всех других номерах журнала The Sphere опубликованы рекламные блоки с другими изображениями. Получается, свой рисунок он создал, вдохновляясь февральским номером журнала Sphere и рекламой модных тренчкотов.

НЕСБЫВШИЕСЯ ПЛАТЬЯ

Пока Анненков наслаждался жизнью, кутил и работал без устали, в Петрограде началась революция. Сперва — весенний политический хаос, «волынка» — побег солдат с войны, забастовки рабочих, голодные, лающие хвосты очередей. Потом Керенский — бобрик стриженых волос, коричневый френч, бонапартовская рука за бортом и полный по всем фронтам провал летнего наступления. В октябре пришли большевики.

Юркий Анненков сориентировался быстро. Примкнул к большевикам, вернее, к их просвещенной части, художникам, литераторам, искусствоведам, композиторам, поэтам, выразившим солидарность с товарищами политиками и готовность влиться в борьбу за свободное искусство и счастливую жизнь. «От революции мы ждали новых впечатлений», — запишет он позже.

Впечатления были контрастными, и работа тоже. Приходилось бегать по кабинетам, придумывать красочные шествия, орать на скудоумных рабочих, пить и пилить с ними бревна, мерзнуть на митингах и отогреваться лекциями для учащихся художественных мастерских. Учащиеся читали по слогам и стыдливо потели при виде живописных Венер.

По заданию исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов Анненков подготовил массовое зрелище в пользу русских военнопленных, посвященное эпохе Великой французской революции. Он участвовал в выставках, боролся за организацию всероссийского профессионального союза работников искусств. В октябре восемнадцатого он — председатель баснословной «флажной комиссии» в Москве. Его задача — подготовить оформление Красной площади к годовщине революции. Анненков носится из Наркомата имуществ в Моссовет, из Моссовета в кремлевские кладовые, из кладовых в художественные мастерские, оттуда — прямиком на площадь. И так ежедневно десятки раз, без отдыха, без сна. У него в подчинении «десятки портных», в его распоряжении «многие тысячи аршин материи».