Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова

– Ну ведь есть же у вас имя? Обычное человеческое имя, – сказал Сырец упавшим голосом. Он понял, что для него все кончено. Честный лейтенант не отпустит его. Он наденет на него наручники и отведет в камеру. И снова колония, пекарня, лесоповал, баранка. И это все в лучшем случае. А там, смотря что дадут…

– Валентин, – сказал лейтенант, взглянув на Сырца, – но обращаться ко мне нужно по званию. «Товарищ лейтенант». Так у нас принято.

– Где это – у «вас»? – сказал Сырец и потрогал горло. Там что-то мешало говорить и дышать. Какой-то комок.

– У нас – в органах, а где же еще? – сказал участковый и перевернул страницу.

– А что вы там все пишите? – удивился Сырец, убрав руку с горла. – Вы бы мне хоть какие-нибудь вопросы задали, а то все пишите-пишите… Оперу, что ли?

Внутри назревал надрыв: да за что же это? Он ведь ни в чем не виноват. Он этому жмурику готов был коньяк ящиками таскать. Но тому ящик с коньяком без надобности. Жмурик любил ковшиком из чана. Напрямую. Так ему было сподручнее.

– Пишу оперу, я передаю материалы в уголовный розыск, – сказал Коренев, поправляя планшет.

– А зачем в уголовный розыск? Это же мне статья светит, – угрюмо процедил Сырец.

– Пока вас не было, – вежливо пояснил участковый, – я опросил свидетелей, они дали на вас показания.

Мир в очередной раз рухнул. В голове завертелись разбитые осколки благополучной жизни. Они больно царапали мозговую оболочку.

– Какие показания? На кого? В чем моя вина? – взревел Сырец, вскакивая с ящика.

Володе захотелось разбить что-нибудь, сломать, чтобы мир снова встал на свое место. Но разбить что-нибудь означало бы войну, а воевать он не хотел. Сырец хотел жить в мире с собой.

– В халатности, – вежливо подсказал Коренев, – в халатности.

– Да я им работу дал, они без меня спились бы, сгулялись, давно бы все утонули в этих кастрюлях, – закричал Сырец, кивая на огромные чаны, издававшие затхлый запах прокисшего сусла.

– Все так, но у меня свидетельские показания, вас немного опередили – сказал Коренев, – вы бы меньше бегали по своим делам.

– Лейтенант, я же на свадьбе был, – сказал Сырец, вдруг безмерно устав от идиотской ситуации.

Он снова присел на ящик и покорно свесил руки по бокам, дескать, надевайте на меня наручники. Я готов нести на себе бремя вины. И внешне он был похож на идиота. Но Сырец лихорадочно искал выход, понимая, что снова оказался на острие бритвы. Ему неожиданно засветила новая кара за несовершенные прегрешения. В какой-то миг все произойдет – невзначай сказанное слово, ненароком брошенный взгляд, и все! Он снова уедет на севера. Но там ему делать нечего. Он уже отбыл свой срок. И другого срока у него не будет.

– На какой свадьбе? – спросил Коренев. – У Аркаши Лаща?

– У него, – сказал Сырец, он уже не удивлялся осведомленности Коренева, – сегодня много гостей, там и родственники и чужие, все вместе, они гуляют в столовой, здесь рядом. Может, сходим? Нам рады будут…

Сырец пытался попасть в мишень, но цель уходила от него, все выстрелы попадали в «молоко». Участковый отрицательно покачал головой. Снова мимо. Слово пущено в воздух, оно улетело в космос, не тронув чужого сердца.

– У вас дети есть? – спросил Сырец, не надеясь на положительную реакцию, лейтенант явно уклонится от ответа.

Слишком уж он прямой и правильный.

– Есть, дочь, Наташа, – сказал лейтенант, мельком взглянув на Сырца.

– И у меня есть, сын, Семен, – сказал Сырец, морщась от внутренней боли, – я люблю его больше жизни, больше, чем самого себя. Мне не ничего для него не жаль. Даже свободы. Вы запишите мои показания, товарищ лейтенант!

Коренев нахмурился, даже перестал строчить на бумаге, задумался. Наверное, обдумывает ответ, такой не сразу отвечает, он сначала мысленно выстраивает фразы, уже потом говорит. Боится совершить оплошность. У него внутри хронометр вмонтирован. Наверное.

– Владимир Соломонович, вы ведь давно работаете на заводе? – сказал Коренев, собирая бумаги и засовывая их в планшетку.

– Давно, давно, я тут новую линию открыл, один цех запустил, а этот хотел отремонтировать, он давно стоит запущенный, здесь полный бардак, вот и случилась неприятность, – пробормотал Сырец, презирая себя за малодушие.

Володе хотелось разговаривать громким голосом, вызывающим тоном, дать себе волю выругаться нецензурной бранью, а он сидел и тихо мурлыкал, словно провинившаяся кошка, тайком слизавшая хозяйскую сметану.

– У нас говорят так, «нюх потерял», и вы тоже нюх потеряли, Владимир Соломонович, привыкли к большим деньгам, к свободе, к вольной жизни, в результате утратили бдительность. Хорошо, что этот жмурик утонул, иначе бы вам не миновать большой беды. Я ведь не сотрудник БХСС, меня не интересуют ваши аферы с «левыми» ящиками, но вас сдали ваши рабочие. Они подписались под этими документами, – лейтенант потряс кипой бумаг перед носом Сырца.

Тот тихо сидел, свесив руки и боясь пошелохнуться. Наступила пауза. Тишина расползалась по цеху. Где-то капала вода, на улице шелестели шины и визжали тормоза автомобилей, визгливо кричали люди, внизу, в подвале на разные голоса пищали крысы. Наконец, Сырец очнулся.

– Что мне делать? – просипел он, мысленно считая утекающие в вечность капли из дырявого крана. Одна-две-три-четыре-пять… На шестой он сбился. Вода пролилась тонкой и звенящей струйкой.

– Что делать? – повторил за ним Коренев и Сырец ужаснулся, простой вопрос в чужих устах прозвучал нелепо и дико. – А что теперь сделаешь? Ничего. Вам ведь нравится ходить по лезвию, а за удовольствие надо платить. Придется терпеть. У евреев есть ангел смерти, его зовут малох-гавумес. Он пресекает человеческую жизнь бритвой. Нас неевреев смерть косой косит, а у вас свои законы: чуть что не так, сразу лезвием по горлу. Сырец, я предлагаю вам пройтись в отделение. Это недалеко. Тут рядышком.

– Это вы к чему? Про ангела смерти зачем упомянули? – сказал Сырец, насупившись.

Володя не любил, когда его не к месту тыкали носом в еврейство. Тогда в нем все вскипало внутри, он сжимал кулаки, ему сразу хотелось броситься на обидчика в драку, как тогда, в юности, в пивбаре. Он сполна отсидел свой срок, но обида осталась.

– Да так, к слову, все у вас евреев не по-людски как-то, не по-человечески, вот зачем вы бросили труп и помчались на свадьбу? – сказал Коренев, слегка повысив тон, и сам себе ответил, – Я не понимаю.

– И я не понимаю, – честно сознался Сырец, – но не мог не пойти, мне сказали, что меня проклянут. Пригрозили «нидуем» и «каретом». Это отлучение и искоренение. Сначала отлучат, а потом искоренят. А у меня отец верующий. Я не мог ослушаться. Не мог против отца пойти. После «карета» мне конец. Отец навсегда отлучит от дома. Он и так еле терпит меня. Мне сложно жить на белом свете, лейтенант. Ты понимаешь меня?