Родной берег - Уильям Николсон

– Нелл сказала тебе, что беременна?

– Уже нет. У нее был выкидыш. Полагаю, не стоило об этом рассказывать. Но сейчас она в порядке.

– Нелл сказала тебе, что у нее был выкидыш?

– Да.

Армитедж странно посмотрел на него:

– И ты поверил?

– Да, – удивился Ларри. – Я знаю, Нелл иногда ведет себя странно, но врать она не станет. Она одержима правдой.

Армитедж продолжал пялиться на Ларри:

– Нелл никогда не врет?! Да она только этим и занимается. – Прости, конечно, – Ларри раздраженно нахмурился, – не думаю, что ты знаешь ее лучше, чем я.

– Нет, ну Ларри! Сказала, что беременна! Уловка старая как мир. – Тони снова засмеялся.

– Но чего ради? – холодно спросил Ларри.

– Чтобы ты на ней женился, естественно.

– Я предложил. Она отказалась.

Этот абсолютно убедительный для Ларри довод в пользу честности Нелл Армитеджа, похоже, не убедил.

– О, наша Нелл не глупа. Наверняка сообразила, что ты мелковатая рыбка.

– Прости, Тони. Мы с тобой по-разному смотрим на вещи, вот и все. Не стоило мне говорить о личном.

– Личном? А ты в курсе, что этот фортель с беременностью она провернула с Питером Бьюмонтом?

Теперь уже Ларри вытаращился на Армитеджа.

– Питер клюнул и достался ей со всеми потрохами. Но она решила держать его про запас. Как она выражается, на черный день.

– Не понимаю, – упавшим голосом проговорил Ларри.

До Армитеджа наконец дошло, что дело серьезное.

– Ты не знал?

– Сам понимаешь, что нет.

– Она неплохая девчонка. Я бы сказал, вообще замечательная. Но у нее ни гроша за душой. Приходится о себе заботиться.

– Питеру Бьюмонту она сказала, что это его ребенок?

– Ну да.

Ларри растерянно вытер вспотевший лоб:

– Так чей это был ребенок?

Армитедж разлил остатки бренди и протянул Ларри чашку. – Не было никакого ребенка, Ларри.

– Не было?

– Ни беременности, ни выкидыша.

– Ты уверен?

– Ну, с Нелл ни в чем нельзя быть уверенным. Но я уверен. Она и со мной пыталась, но я только посмеялся.

– С тобой? – Ларри залпом осушил чашку.

– Послушай, старик. Я смотрю, тебя эти новости полностью раздавили. Ты это серьезно думал по поводу Нелл?

– Да. Мне так кажется.

– Я начинаю понимать, что малость облажался с темой разговора.

Ларри, красный как рак, молчал в ответ, чувствуя, как душу заполняют стыд и горечь.

– Мне тоже Нелл очень нравится. – Армитедж попытался сгладить неловкость. – А что она о себе не забывает, так я и сам такой. Хочешь жить – умей вертеться.

– Но врать мне… – Ларри по-прежнему не верил своим ушам. – Первым делом она сказала, что мы будем говорить друг другу правду. Она постоянно твердила о честности.

– Обычная история. Воры прячут ценности, а шулера больше всех следят за правилами игры.

– Господи, – пробормотал Ларри, – я чувствую себя полным идиотом.

– Но тебе было хорошо с ней?

– Да.

– Значит, не полный идиот.

Ларри покачал головой и снова окинул комнату взглядом. Работы Армитеджа. Два наброска Нелл.

– Ты видишь яснее, чем я, Тони, – сказал он. – Вот почему из тебя и художник лучше.

– О, брось. Только не надо самобичевания.

– Нет, серьезно. Люди говорят о таланте, будто это дар Божий, как красота. Но мне кажется, это еще и психический склад личности. У тебя он правильный, Тони, а у меня – нет. Ты ясно видишь, ты веришь в себя. Ты прав, тебе суждено стать одним из великих.

– Тебе тоже, Ларри. Почему нет?

Ларри перевел взгляд с мощных полотен на мальчишку, который их написал:

– Ты видел мои работы. Ты знаешь, что мне не стать таким, как ты.

– Почему? – удивился Армитедж.

Но во взгляде его читалось иное. Тони не Нелл. Он не умеет лгать в глаза.

– Спасибо за бренди. – Ларри вздохнул. – И за горькую правду. Веселого мало, но я должен был узнать. Пойду теперь разбираться в своих чувствах.

Армитедж проводил его до выхода. Фонари не горели, оледеневший тротуар освещался лишь размытым свечением занавешенных окон. Ларри брел домой, не замечая холода. Он чувствовал стыд и боль, злость и растерянность. Вернувшись к себе, он собрал все свои картины и завязал в покрывало – всего больше тридцати работ, большинство маленькие, но одна или две громоздкого формата. Выйдя на улицу, он потащил свой узел по Кембервелл-Гроув, по Чёрч-стрит. Видимо, он собирался идти так пешком до самой реки, но появилось такси, и он поднял руку. Доехав до моста Ватерлоо, он доволок узел до середины моста и развернул у перил. И одну за другой побросал картины в реку, глядя, как течение медленно уносит их прочь.

Накрывшись всеми одеялами, какие нашлись в доме, и двумя пальто, Ларри лежал в постели и не мог согреться. Он думал, что остаток ночи не сомкнет глаз в ожидании пустоты и бессмысленности нового дня. Но под утро организм сдался, и, когда Ларри снова открыл глаза, сквозь шторы сочился свет.

Шторы, что он задернул в тот первый вечер, когда Нелл пришла в его комнату, разделась и раскрыла объятия. Свет, что падал на полотна, над которыми Ларри работал многие часы затаив дыхание. Ничего этого больше нет: всей этой глупости, тщеславия, ошибок. Как дальше жить, лишившись всего? И зачем?

В такие моменты у Ларри было единственное прибежище. Он молился, когда умерла мать; молился, когда возникали трудности в школе, небольшие, но значимые, оставившие его в одиночестве, без друзей. Теперь он снова обратился к Богу своего детства за милостью и утешительным обещанием вечной жизни.

«Боже, Бог мой, Бог отцов моих, – молился он. – Укажи, чего Ты хочешь от меня. Вразуми, куда идти и что делать. Нет более моей воли. Я исполню волю Твою, если дашь ее знать. Спаси меня от себя. Научи, как о себе забыть. Я буду служить лишь Тебе».

Сколь мелким, сколь убогим казалось теперь собственное существование! Он ходил задрав нос, как избалованный ребенок, воображая, будто все смотрят лишь на него, будто мир создан, чтобы выполнять его желания. А был лишь жалким ничтожеством!

Сбежав из ледяной комнаты, от себя и собственных воспоминаний, Ларри побрел по грязному снегу лондонских улиц, все дальше и дальше, желая лишь одного – вымотать себя. Пробираясь по ущелью, в которое немецкие бомбы превратили Виктория-стрит, он наконец доплелся до Вестминстера. Разумеется, он бывал здесь, и не раз, – приходил с отцом в часовню Богоматери смотреть новые витражи. А еще раньше, когда ему было десять лет, они с отцом отправились в Вестминстерский собор на всенощную пасхальную мессу. Ларри запомнил темноту гигантского нефа. Этой тьмы он искал сейчас, чтобы раствориться в ней и забыть свой позор.