Тевтонский крест - Руслан Мельников

С дюжину осужденных лежали лицом вниз на голой земле. Все без оружия и доспехов. Но по одеждам можно различить их прежний статус. Большая часть — нукеры какого-то князя-нойона. Сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные осужденные ждали исполнения приговора с завидным достоинством.

Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из огненного кольца, ощетинившегося кривыми саблями, просто невозможно. Да никто и не пытался.

Барабаны смолкли. Народу собралось достаточно, чтобы начинать…

На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и китаец Сыма Цзян. Движения его были суетливыми, взгляд — бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы избежать, но не мог.

— А этот-то чего сюда влез? — шепотом спросил Бурцев.

— Сам не понимаю, — пожал плечами Дмитрий. — Раньше он только огненные да громовые шары делал Кхайду-хану.

— Не только, — раздался рядом тихий голос. Бурангул! Сотник говорил по-татарски, глядя не на своих собеседников, а в огненный круг:

— Мудрец из Китая Сыма Цзян будет казнить простолюдинов так, как это делается на его родине. По приказу Кхайду-хана карачу должны погибнуть позорной смертью — их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор.

Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду-хан отдал приказ — и двое воинов из его свиты уложили дрожавшего всем телом лучника в деревянный шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие.

Желтолицый китаец подошел к перекрещенным жердям. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно лишь дернуть хитрый веревочный узел.

Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова приговоренных. Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов не практиковалась. Все происходило проще, быстрее, а потому, вполне возможно, легче для осужденных.

В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело осужденного забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.

Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?

Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.

Второй карачу лег под кровавую капель сам.

Еще одно знакомое лицо? Да! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.

Легкое движение руки желтолицего палача. Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!

Теперь Бурцев узнавал знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними бились краковские дружинники и воины добжиньского рыцаря возле осадного тына на «батарее» метательных машин. А князек… Это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Так неужели?.. Неожиданная догадка промелькнула в его голове.

— За что этих людей приговорили к смерти, Буран-гул? — спросил Бурцев у татарского сотника.

— Ясно за что — за трусость в бою.

— В каком? В каком бою, Бурангул?

Юзбаши нахмурился:

— Под стенами Вроцлава они не смогли уберечь осадные орудия хана Кхайду. А их тысячник Шонхор к тому же потерял серебрянную пайзцу Кхайду-хана — награду, которую должен был хранить как зеницу ока.

Бурцев сокрушенно покачал головой. Неприятно ощущать себя невольным виновником казни.

— Бой под Вроцлавом был давно. Почему же этих несчастных казнят только сейчас?

— Несчастных?! — Бурангул сдвинул брови еще сильнее. — Из-за них мы потеряли осадные орудия и огненный припас. Конечно, Кхайду-хан мог казнить их сразу — прямо в Вроцлаве, но он поступил мудрее. Грядет великая битва, Вацалав. Скоро мы встретимся с войсками силезского князя Генриха и тевтонского магистра Конрада в решающем сражении. Так что сейчас от этой казни будет больше пользы. Тот, кто увидит сегодня позорную смерть в юрте смерти, укрепится духом перед предстоящей сечей. Ибо никому не захочется разделить участь недостойного Шонхора и его трусов.

Недостойного Шонхора и его трусов? Но Бурцев-то хорошо помнил, как отчаянно дрались сегодняшние смертники с отрядом Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!

Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?

А вот никто! Плаху с двумя глубокими зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сам же Сыма Цзян, чьи длинные одежды покрылись кровяной сыпью, спешно удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. В татаро-монгольском войске, как и везде в мире, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества. Ну и ладно. Наблюдать за дальнейшей процедурой обезглавливания все равно не хотелось. Одно дело зарубить противника в бою и совсем другое — жестокая казнь.

— Куда это вы оба?! Еще не все! — Бурангул задержал русичей Вацалава и Дмитрия. — Стойте на месте. Иначе вас сочтут сочувствующими осужденным и тоже вытащат в круг позора.

— Как так — не все? — удивился Дмитрий. — Плаху вон разобрали, топор унесли, катаец ваш тоже ушел.

— Ни топор, ни Сыма Цзян больше не нужны, — объяснил сотник. — Знатным воинам за былые заслуги оказана великая милость. Опытный палач умертвит их без пролития крови. Каждому известно: отрубленная голова и кровь, окропившая позорное место, обрекают душу казненного на вечные скитания и лишают ее возможности возродиться к новой, более достойной жизни. Человеку, которому с позором отсекли голову, закрыт путь в подземное царство мертвых Эрлик-хана. Демоны, элчи и эрлики, не впустят его туда для посмертного упокоения.

— Так что же с ними сделают, со знатными воинами? — недоумевал Бурцев. — Сожгут заживо, что ли?

После гильотинирования он бы ничуть не удивился, увидев в татаро-монгольском стане костры а-ля святая инквизиция.

— Им переломят хребет.

Ничего себе, «великая милость»!

— Прошу слова, непобедимый хан! — возглас отчаяния вдруг прорезал тишину. Донесся он из освещенного факелами круга. На закричавшего нукера с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.