Анатомия любви - Дана Шварц

– Я пришла вернуть вашу книгу, – сказала она.

И швырнула «Трактат доктора Бичема» на стол, подняв облачко пыли. Из кармана плаща она вытащила маленький листок с рисунком руки, выпавший из книги. Она сохранила его как своеобразный талисман, связывающий ее с доктором и ученым, которого когда-то боготворила. Прошлой ночью, когда она изучала его, все кусочки головоломки сложились в догадку. Она тщательно изучила доказательства. И пришла к заключению.

– Можете оставить книгу себе. У меня есть еще несколько экземпляров, – ровно произнес Бичем.

– Я наконец-то поняла, – сказала Хейзел. – Не знаю, как могла не догадываться раньше, как могла так долго ничего не замечать. Нет, конечно, знаю. Потому что это абсурдно. И, как я полагала, невозможно. Но ведь я всегда верила, что первый доктор Бичем был величайшим в мире врачом, поэтому, полагаю, должна была догадаться, что он способен на все. Догадаться, что вы способны на все.

Вместо ответа доктор Бичем вышел из-за кафедры. Он размял пальцы в черных кожаных перчатках, которые не снимал, и поднял бровь.

– Снимите перчатки, – потребовала Хейзел.

Бичем без слов повиновался: аккуратно стянул перчатки с запястий и бережно потянул за каждый палец, пока не обнажил обе руки.

Каждый палец доктора Бичема отличался от других и был неживым – десять пальцев с десяти разных рук. Они разнились по оттенку кожи и размеру, пришитые к кисти Бичема толстыми черными стежками, аккуратными, но заметными.

– Как вы видите, – сказал он, – моя работа не всегда была столь же мастерской, как теперь. – Он продемонстрировал пальцы Хейзел, несколько раз повернув каждую руку. – Можно?

Хейзел кивнула, и Бичем снова надел перчатки.

– Когда я только начинал, проще всего было лишиться пальцев. А до того, как я усовершенствовал свой эликсир для пересадки конечностей, боюсь, приходилось справляться, как получится. К повреждениям относишься легче, если смерть никогда не наступит. Значит, вот как. Вы раскрыли мой маленький секрет. Могу я предложить вам чашечку чая?

– Так, значит, это правда, – протянула Хейзел. – Вы – единственный Бичем. Это вы написали книгу, трактат. Вы…

– Разгадал загадку бессмертия, – подсказал Бичем. – Конечная цель любого врача, я полагаю. Выходит, остальные оказались не так умны, как я.

Кусочки головоломки в голове Хейзел с довольным щелчком сложились в единую картину.

– Не было ни сына, ни тем более внука. Только вы.

Бичем оглянулся на чайник, висящий в маленьком очаге за его спиной.

– Вот тут вы на самом деле не правы, мисс Синнетт. Сын был. Двое сыновей, мои мальчики – Джонатан и Филипп. И моя красавица дочь Доротея. А еще жена – Элоиза. В самом начале я думал, что самым страшным испытанием бессмертия станет то, что мне придется постепенно расстаться со всеми своими органами и конечностями. Но затем я понял, что самое страшное – наблюдать, как все, кого ты любишь, умирают. Когда Элоиза умирала после родов, я умолял ее принять мой эликсир, на коленях просил, чтобы она выжила и осталась рядом со мной. Она отказалась. Я решил, что она просто глупа. В обычные дни я все еще так думаю. Но в такие дни, как, скажем, сегодня, на Рождество, у меня мелькает мысль, что, вероятно, она была права. Как бы мне хотелось снова увидеть своих детей. Она проводит с ними вечность, а я остался здесь в одиночестве. – Бичем налил себе чашку чая. – Выпейте чашечку чая. Это чудесный улун. А я не имел возможности поговорить с кем-то, э-эм, будучи самим собой с тех пор, как Элоиза умерла. Это дарит удивительное чувство освобождения.

– Как вы это сделали? – спросила Хейзел, не в силах устоять.

Бичем улыбнулся как кот и из нагрудного кармана своего камзола извлек флакон с золотой жидкостью.

Вблизи она походила на магму или жидкую ртуть, густую и поблескивающую металлом по краям, но все же полупрозрачную. Она напоминала заключенную в стекле вселенную, бесконечную и непрерывно меняющуюся.

– Эликсир, – провозгласил он. – Мой эликсир. Если спросите, как мне удалось создать его, я отвечу, что все дело в страхе. В страхе смерти. В страхе забвения. Я с самого детства знал, что рожден для большего, нежели работа на кожевенном заводе, где трудился мой отец и куда он собирался определить меня. Но прошло немало времени, прежде чем мне удалось создать и довести до совершенства свой эликсир. Это превратилось в самую настоящую одержимость. Если вы надеетесь узнать, из чего все-таки он состоит, смею вас разочаровать, мисс Синнетт, давным-давно я решил, что его формула принадлежит только мне. Давайте сойдемся на том, что это «колдовство». Разве не считают науку колдовством те, кто в ней не разбирается? Груз знаний превращает мир в заводную игрушку. Я обрел бессмертие в мире, где все чудеса имеют какое-нибудь объяснение.

Он поставил флакон на стол. Хейзел, так и не сошедшая с места, прикипела к нему взглядом.

– А что значит быть бессмертным? – спросила она. – С технической стороны. Вы стареете? Полагаю, нет. Вас можно убить?

– Интересный вопрос! Как давно мне не задавали интересных вопросов. А вы собираетесь убить меня, мисс Синнетт? Коротко, на оба ваших вопроса – нет. Колотые раны, огнестрельные ранения, удушение. Никакого эффекта. Полагаю, что при более системном подходе можно все-таки меня прикончить – разорвать на куски, сжечь до пепла, но, как вы можете себе представить, я особо не увлекался подобными экспериментами. Пожалуйста, присядьте. Если уж я не могу предложить вам чаю, как минимум я должен предложить вам стул.

Хейзел постаралась привести в порядок мысли в голове. Через мгновение она села напротив доктора Бичема и заглянула ему в глаза.

– Вы убиваете Джека Каррера. Его повесят за убийства, совершенные вами.

Над чашкой Бичема клубился пар.

– Вы любите его, – констатировал он.

Это был не вопрос, скорее наблюдение.

– Тогда я оказываю вам величайшую услугу, мисс Синнетт. Любовь – это не что иное, как затянувшаяся агония ожидания ее конца. Страх потерять любимых заставляет нас совершать эгоистичные, глупые и жестокие поступки. Единственная свобода – это свобода от любви, и как только вашей любви не станет, вы сможете хранить ее идеальный, неизменный образ в памяти.

– Он не заслуживает смерти, – сказала Хейзел.

– Все мы заслуживаем смерти, – возразил Бичем. – Это единственное данное нам от рождения право.

– А что насчет Стрейна? – спросила Хейзел. – Его тоже арестовали.

Бичем выгнул бровь.

– Вы защищаете его? Человека, растоптавшего ваши амбиции в медицине?

– Нет, – отказалась Хейзел. – Не его. Он невиновен. Я защищаю правду.

Бичем сделал большой глоток чая.

– Нет никакой правды, мисс Синнетт. Даже основные так называемые истины в нашей анатомии можно подтасовать для достижения новых целей. Единственная правда – это сила, а единственная сила – это умение выживать.