Русалка и миссис Хэнкок - Имоджен Гермес Гауэр

– А как же любовь? – спрашивает Элинора.

– Любовь – удел слабых и глупых. Детей, собак, выживших из ума стариков. А что нужно вам, милочки мои, так это респектабельный джентльмен, который видит ваши редкие достоинства. Обожающий вас, разумеется, поскольку ваше единственное предназначение в жизни состоит в том, чтобы вызывать обожание. Но спросите себя: «Знает ли этот джентльмен мою истинную цену?» Он должен ценить вас, как ценит свой севрский фарфор, свой антиквариат, своих породистых борзых. Вам нужен человек, который точно знает, что́ он нашел в вас, и ясно понимает свои обязательства перед вами. Вы – женщины редчайшего разбора, не такие, как все.

– А разве Рокингем не?.. – начинает Китти.

– О, он не в состоянии ничего оценить. Безмозглый мальчишка! Мягкие титьки и мокрая щелка имеются у любой деревенской потаскухи – а ему больше ничего и не надо, понимает он это или нет. Миссис Нил не представляет для него ни малейшей ценности; и я очень сильно удивлюсь, если этот роман обернется к выгоде обеих сторон. Вот увидите, девочки, они погубят друг друга.

Карета останавливается возле дома, и они одна за другой выходят из нее с разной степенью ловкости. Последней внутри остается Полли. Лакей Симеон, под ногами у которого вертятся собачки, спешит к ней на помощь, и при виде него настроение у девушки портится еще больше.

– Тут моча, – буркает она, протягивая бурдалю Симеону, в то время как остальные уже скрываются в доме. – Сделай милость, вылей куда-нибудь.

Он смотрит на посудину, потом поднимает глаза на Полли и говорит:

– Я пришлю служанку.

Полли фыркает:

– Что, слишком хорош для такой работы?

– Это не входит в мои обязанности.

– И в мои не входит – однако чертова перечница Чаппел заставила меня держать горшок всю дорогу, и вот я здесь перед вами, по-прежнему с ним в руках.

Рядом с Симеоном она всегда испытывает злость и раздражение: возможно, все дело в ливрее – в том, в какой чистоте он содержит свою форменное платье и как раздувается от важности под ним. Вдобавок Полли страшно возмутили слова Рокингема – «ваши собратья». Можно подумать, у нее есть хоть что-то общее с африканцами, рабами и нищими, заполонившими город.

Выражение ее лица не предвещает ничего хорошего, и она сжимает судно с такой ненавистью, что Симеону становится не по себе.

– Пожалуйста, поставьте это на пол, – говорит он. – Я не скажу хозяйке, как вы ее обозвали. Ну же, позвольте мне помочь вам выйти.

Однако возмущенная Полли сидит на месте, держа перед собой судно, как оружие какое-нибудь.

– Мамаша не должна так обращаться со мной, – говорит она. – Она сунула эту гадость не Элиноре, не Китти, а именно мне. Как будто я чем-то хуже, хотя в действительности за меня платят вдвое больше, чем за них.

Симеон имеет доступ к книгам заказов: за Полли и впрямь платят больше, но ее гораздо реже выбирают.

– У вас хорошая работа, – говорит он. – Будьте за нее благодарны.

– Ты говоришь так, словно я служанка какая-нибудь.

– Вовсе нет. Просто вам предоставлена редкая возможность выбиться в люди. – Симеон так и эдак поворачивает руки перед собой, проверяя, нет ли какого пятнышка на белоснежных перчатках. – Я всего лишь хочу быть вашим другом.

– Советую отказаться от этого желания.

– Просто таких, как мы, здесь не так уж много.

– Таких, как мы? – От раздражения у Полли раздуваются ноздри. Она трясет головой и плотнее запахивает плащ, как если бы собираясь выпрыгнуть из кареты. – Нет, нет, любезный, – сердито говорит она, в то время как Симеон подается к ней, протягивая руку. – У нас с тобой нет ничего общего.

Следующий свой поступок Полли и сама объяснить не может. Еще секунду назад она крепко сжимала в ладонях бурдалю, стоящее у нее на коленях, а сейчас вдруг резко разводит руки в стороны, и сосуд опрокидывается вперед. Сначала с него соскальзывает крышка, потом выхлестывается янтарное содержимое.

Симеон ахает и отпрыгивает, но увернуться невозможно: моча широко расплескивается по тротуару, забрызгивая лакею не только чулки, но и бриджи. Перепуганные собачонки уносятся прочь, оставляя за собой мокрые следы. Достается даже самой Полли, сидящей в экипаже: несколько брызг попадает на край плаща и подол юбки. Фарфоровая посудина разбивается вдребезги, как сырое яйцо, скатившееся со стола.

– Вы что такое творите? – кричит Симеон, приплясывая на месте от ужаса; мелкие капли разлетаются в стороны с его голеней.

Заметив брызги и на перчатках тоже, он издает сдавленный возглас отвращения и яростно трясет одной рукой, потом другой. Осколки бурдалю разбросаны в дымящейся луже на тротуаре.

– Ох и достанется же вам от миссис Чаппел, – наконец произносит лакей, скорее укоризненно, чем гневно.

– Плевать. – Полли наконец спрыгивает из экипажа и, проворно обогнув лужу, направляется мимо Симеона к дому.

Оставшись один, Симеон поддевает большим пальцем отворот левой перчатки, с величайшей осторожностью стягивает ее и брезгливо бросает на тротуар. Затем проделывает то же самое с правой. Он сокрушенно цокает языком и трогает перчатки носком башмака. После чего поворачивается кругом и обнаруживает, что Полли не зашла в дом, а стоит у перил крыльца, наблюдая за ним. У нее странное, напряженное выражение лица – точно она вот-вот сорвется с места и побежит вперед.

– Идите уже, – говорит Симеон и испытывает огромное облегчение, когда девушка неохотно двигается к двери. – Ступайте в дом. Вам нельзя торчать здесь на улице – не усугубляйте свое положение.

Декабрь 1785

– Не понимаю, почему тебе обязательно ехать сейчас, – расстроенно говорит Анжелика, выходя в гостиную следом за Рокингемом. – Ведь Рождество уже на носу. Весь свет нынче в городе, все до единого. Столько веселья будет! Столько праздничных приемов!

Еще бы ей не расстраиваться: это первый светский сезон, который она проводит в Лондоне после трехлетней отлучки. Появились новые танцы, которые нужно разучить; новые лица, которые нужно узнать; новые развлечения на каждом шагу. И потом, она скучает по своему прежнему кругу: добрые отношения с миссис Чаппел так и не восстановлены, а к собственным своим друзьям Рокингем ее не подпускает. «Один в один моя жизнь с герцогом», – раздраженно думает Анжелика, но тут же гонит прочь эту мысль. Нет, сейчас все иначе.

– У меня нет выбора, – отрывисто отвечает Рокингем. Он одет в дорожное платье, поскольку накануне получил нелюбезное письмо от своего дяди, который самым беспрекословным тоном велел незамедлительно к нему явиться. – Просто ума не приложу, кто же столь подробно написал старику о моей связи с тобой, – продолжает он, широким шагом обходя гостиную в поисках своих часов, своего носового платка, своей записной книжки. – Какой-то недоброжелатель влил яду ему в ухо.