Яд в крови - Наталья Калинина

Женщина ушла, оставив после себя приторный запах дорогой пудры, а Анджей спрятал голову под подушку и тихо застонал. Потом незаметно заснул. Ему снилась река. Он стоял по пояс в ее воде, любуясь отражением старого дома. Но когда поднимал глаза вверх, пытаясь увидеть дом, ему закрывали их чем-то темным. И снова он видел на глади реки отчетливое отражение перевернутого крышей вниз дома, мог сосчитать стеклышки на веранде, дощечки на перилах балкончика мансарды. И, поднимая глаза, оказывался в кромешном мраке.

Так продолжалось до самого утра. Вконец измученный своим странным бесконечно длинным сном, Анджей проснулся с головной болью. В дверь его номера настойчиво стучали.

Он вскочил, на ходу обернувшись простыней, и впустил дядю Юзефа.

С того дня началось восхождение Анджея Ковальского по лестнице богатства и славы.

Роман напечатали, и он даже имел некоторый успех у критиков и определенной части публики, интересующейся Россией. Но поскольку уже началась так называемая «холодная война», а Анджей в своей книге не изображал коммунистов в виде чудовищ с огнедышащими пастями и куриными мозгами, роман не стал бестселлером и даже не был переведен на английский. Зато дела пана Потоцкого шли очень даже неплохо, и племянник, как ни странно, оказался толковым и расторопным малым, чего нельзя было сказать по первому впечатлению. В некоторой степени положительно сказывалась и его известность в литературных кругах.

Однако издательская текучка Анджею быстро опротивела. К тому же дяде Юзефу не хватало фантазии и размаха.

Цюрихский банк, как и следовало ожидать, отказался выдать деньги, положенные на имя Яна Франтишека Ковальского, требуя соответствующие документы о смерти последнего. Первая попытка достать эти документы в Вильнюсе, куда Анджей специально направился, тоже закончилась неудачей. Советская бюрократия была непробиваема, и какая-то чиновница-литовка твердила ему на ломаном русском, что сын вполне мог уцелеть и быть усыновленным каким-нибудь сердобольным семейством. Она при этом оптимистично улыбалась и пыталась строить молодому интересному иностранцу глазки, опушенные густо накрашенными ресницами.

Если Ян жив, думал Анджей, выходя из мрачной советской конторы, ему эти деньги все равно не достанутся, поскольку он теперь не Ковальский, а кто-то другой. Значит, деньги не достанутся никому, а будут пущены в оборот, тем самым приумножая богатства и без того сытой, давно не нюхавшей пороха Швейцарии.

На следующий день Анджей пришел в ту же контору с букетом цветов, коробкой каких-то отвратительно пахнувших, но самых дорогих по местным стандартам духов и одеколона и несколькими парами капроновых чулок. Он выложил эти подарки перед чиновницей, предварительно плотно прикрыв дверь в кабинет, а когда она раскрыла от изумления рот и попыталась покачать отрицательно головой, пригласил вечером в ресторан.

Документ был готов через два дня и обошелся Анджею в не слишком большое количество рублей и два скучных вечера в ресторане.

— Вашей жены уже тоже, наверное, нет в живых? — спросила литовка, когда Анджей отвозил ее домой на такси. Документ, подтверждающий гибель Яна Франтишека Ковальского, лежал во внутреннем кармане его пиджака.

Он почувствовал в ее голосе намек и невольно содрогнулся при мысли о том, что, как бы ни было противно идти на подвох подобного рода, все равно он в итоге на него пойдет. Что касается Юстины, то она вряд ли захочет снова разыскивать его по всему свету. Тем более у нее теперь есть Машка.

Учуяв его настроение, литовка пригласила своего богатого кавалера зайти домой выпить чашечку кофе со сливками и познакомила с родителями. По невероятному стечению обстоятельств она жила в точно таком же доме, как тот, в котором он когда-то давно снимал мансарду. В Анджее что-то дрогнуло, когда он вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. Но он вспомнил проститутку, обучившую его оральному сексу, вспомнил других женщин, которые у него были потом и с которыми он занимался еще более мерзкими вещами. И понял, что Анджей Ковальский из мансарды, наполненной лунным светом и музыкой Листа, умер очень давно, еще в России, и что оплакивать его смерть так же бессмысленно, как сокрушаться по поводу быстротечности юности. Выпив кофе со взбитыми сливками и поблагодарив литовку и ее родителей за гостеприимство, Анджей сказал, что придет к ней в контору завтра утром.

Сумма оказалась неожиданно кругленькой. Анджей решил устроить себе небольшой отпуск и, сказав дяде адью с приветом, махнул в Америку. Он купил билет в первый класс и имел возможность общаться с представителями путешествующего на роскошном океанском лайнере высшего общества.

В первый же вечер он напился в стельку в баре — от вынужденного безделья вдруг нахлынула тоска и воспоминания о прошлом. Когда-то он путешествовал в Америку с Юстиной, и хотя их пребывание там было омрачено трагическим для его родины событием — разделом Польши между фашистами и коммунистами — Анджей тогда не испытывал такой безысходной тоски. Он верил в то, что скоро Польша будет свободной, что он достигнет славы, что найдет в конце концов свой идеал женщины.

И ничего не сбылось. Писатель из него не получился. И не только потому, что он не хотел да и не умел, наверное, потрафлять вкусам толпы — в нем вдруг замолк тот беспокойный голос, который заставлял его брать ручку и бумагу даже в годы войны. Тогда он наивно полагал, что лишь он, Анджей Ковальский, способен сказать людям ту правду, о которой они не знают и без которой не смогут жить дальше. Теперь он знал, что говорил им ложь и что люди прекрасно смогут обойтись без его книг.

Он вспомнил холодный, заметенный снегом дом на берегу уснувшей реки, вспомнил чувство удовлетворения, которое испытывал, гася перед рассветом керосиновую лампу и придавливая чем-нибудь тяжелым исписанные карандашом листы, чтобы ими не шуршали мыши.

Сейчас он пил шампанское, водку, коньяк, что-то еще, потом рыдал на плече у какой-то пожилой дамы, а поскольку он ехал первым классом, стюард чуть ли не на руках отнес его в каюту — это тоже входило в его обязанности, — раздел, уложил в постель.

Анджей проснулся через несколько часов с головной болью и поплелся в бар выпить пива или хотя бы лимонада, но бар был закрыт и все палубы опустели. Светила зеленоватая луна, окрашивая гладь океана в холодный мертвенно-бледный цвет.

Он сел в шезлонг на верхней палубе и закурил.

— У вас не найдется сигареты? — спросил из полумрака женский голос. В соседнем шезлонге шевельнулась тень.

Анджей протянул наугад пачку «Кента», и вынырнувшая из полумрака женская рука взяла из нее сигарету. В огоньке зажигалки он успел разглядеть лицо: довольно молодое, худое, с высокими острыми скулами. Бросились в глаза длинные, хорошо ухоженные ногти женщины.

— Мне тоже не спится, — сказала женщина на хорошем французском, но с легким иностранным акцентом. — Дело в том, что мне не хочется домой. Скучно жить из года в год так, как я живу. Я никого не люблю, и меня никто не любит. Но все почему-то притворяются, будто я им очень нужна. У вас никогда не было ощущения, словно вы идете по тропинке и боитесь оглянуться назад, потому что, стоит это сделать, и вы увидите злобный оскал тех, кто только что улыбался вам? Впрочем, не отвечайте на мой вопрос и даже, если можете, забудьте его. — Женщина тихо усмехнулась. — Меня понимал только мой брат, но он погиб во время войны. Мы с ним были близнецами.