Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран

Впрочем, на вопрос о том, одобряет ли она свободные браки, пожилая женщина отвечает отрицательно: «не для того свободу добывали, чтобы баловством заниматься да семейную жизнь расстраивать». Однако молодая коммунарка придерживается иного мнения — ее гораздо меньше волнует, что скажут люди.

Получается, что молодежь отвергает ханжество традиционной крестьянской морали, и в этом отношении коммуна оказывается пространством для эксперимента: здесь молодежь начинает открыто, на глазах у всех делать то, что практиковалось в деревнях, но хранилось в секрете. Это весьма радикальный шаг, потому что крестьянское общество редко выставляло напоказ счастье и несчастье даже семейной пары, а боязнь позора и сплетен всегда была мощным стимулом поведения.

Вопрос о добрачных связях неожиданно встал со всей остротой на одном из общих собраний в «Красном Октябре»: можно ли допустить совместное проживание разнополых подростков в общем доме для молодежи? Тот факт, что от идеи отказались, даже менее важен, чем изложенные Ф. Березовским аргументы, которые выдвигали участники этой оживленной дискуссии, затянувшейся до двух часов ночи. В доме для молодежи нельзя будет воспрепятствовать добрачным половым связям, — утверждают одни, а в деревне девушка, имеющая добрачные связи, считается обесчещенной. Так что в деревне будут думать, что коммуна — это место для узаконенного разврата. Одна пожилая женщина в пересказе писателя приводит иной довод: за подростками не уследишь, все произойдет само собой, хотя бы в лесу («найдет девку и брюхо навертит»), без ведома родителей, тогда как в общем доме будет воспитательница, которая будет присматривать за подростками, возможно, даже лучше, чем их матери.[450]

Отсутствие лицемерия и терпимость шли рука об руку с очевидной эмансипацией женщин, немыслимой в условиях традиционной крестьянской среды. Березовский отмечает, что коммуны стали убежищем для вдов:

Итак, мы видим, что, наряду с обобществлением бытовых функций, образцовые советские коммуны видят новую культуру быта в борьбе против пьянства, в освобождении нравов в отношениях полов, в эмансипации женщин и в отказе от религиозных обрядов.

Интересно, что коммуны, даже образцовые, в своих отчетах о работе с крестьянами окрестных деревень практически никогда не упоминают антирелигиозную пропаганду. Возможно, ретивые комсомольцы и занимались ею, по это едва ли шло на пользу отношениям коммуны с внешним миром. Тем более что, например, передача местными властями церкви коммунарам для использования в качестве клуба не могла не быть воспринята враждебно окружающим населением.

В отношении самих членов коммуны антирелигиозная линия выдерживалась в образцовых коммунах последовательно, иногда с некоторыми оговорками относительно пожилых коммунаров (чаще — пожилых женщин). Религия была абсолютно несовместима с политизацией подростков, их принятием в ряды пионеров и комсомольцев, со светским образованием, которое давалось детям. Всякие проявления религиозности, православные символы и ритуалы в образцовых коммунах запрещены.

«Дети младшего возраста совсем не понимают значения крестного знамения [...] Религиозные предрассудки изживаются окончательно. Икон в общественных домах коммуны иметь не разрешается. Обрядов никаких коммунары не выполняют»,[452] — докладывает Анастасия Биценко. А те старики, которые желают молиться, могут делать это скрытно, не на глазах у других коммунаров, и особенно в отсутствие детей. Внешне это может выглядеть как компромисс: чтобы избегнуть ссор, старикам разрешают делать, что они захотят, но только частным, а не публичным образом. Однако на деле все замешано на нетерпимости к религии. Например, в одной коммуне, «порвав с попами» в 1922 году, коммунары уже давно даже старух хоронят «без попа».[453]

Из пропагандистских публикаций можно сделать вывод, что в большинстве своем коммунары без затруднений отказались от религиозных обрядов — в той мере, в какой они опирались на авторитет местного священника. Однако обрядовая сторона жизни крестьянина была еще и совокупностью языческих ритуалов, освященных церковью и нацеленных на то, чтобы обеспечить благоприятный урожай, здоровье и плодородие скота, благополучие семьи. Поэтому те, кто верил, для кого «молитва превыше всего, ибо без нее ничего не может»,[454] сохранили эту веру молча, несмотря на насмешки и антирелигиозную пропаганду.

Пропагандисты выставляют дело таким образом, будто крестьяне и сами давно уже готовы отказаться от пережитков, в Бога давно не верят, а только поны их принуждают к показному следованию обрядам. Так, А. Большаков ссылается на рассказ бабы Паши, пожилой женщины, которая была среди первых коммунаров в «Кудрово-2»: она еще с детства перестала верить в то, что Бог поможет беднякам получить хорошие урожаи. И когда в первой кудровской коммуне посадили клевер, не соблюдая обрядов, по вспахивая трактором и следуя агрономическим советам, он вырос замечательно — в отличие от клевера соседей, которые все обряды соблюдали, но сеяли не по науке. А вот тракторист, который моложе бабы Паши, в Бога верит и этого не скрывает.[455]

А. Большаков рисует картину терпимости к религиозным пережиткам: руководители коммуны убеждены, что те исчезнут вместе с поколением стариков. Ведь будущее коммуны — ее молодежь, от предрассудков свободная. Религиозные праздники, конечно, упразднены, и отчасти их место заняли советские праздники, объявленные нерабочими днями. При этом все важнейшие акты жизни людей приобретают светский характер: рождение, свадьбы и похороны происходят без участия церкви. Однако смерть заставляет еще колебаться неверующих. Автор описания коммуны «Кудрово» отмечает, что умирающие, хотя вроде бы и были безбожниками, все-та к и перед смертью просили своих родителей помолиться за них и заставляли их пообещать, что по ним будет отслужена панихида.