В преддверии бури - Ирэн Рудкевич

Впереди вставал излом тропы, самая высокая её точка, и за ним, казалось, дорога обрывалась, проваливаясь прямо в небо.

«Что ждёт нас там? — думала я. — Суровые скальные бастионы, перемежающиеся огромными каменными пещерами, внутри которых горят жаркие кочевничьи костры? Приткнувшиеся к скалам круглые, увенчанные куполообразными крышами юрты, сделанные, как говорят, целиком из бычьих шкур? Или что-то иное, далёкое от тех представлений о горных кочевниках, что имелись во всём остальном мире?»

Реальность оказалась совершенно иной.

За перегибом тропы расстилалась широкая плодородная долина, вся зелёная от обилия травы. Со всех сторон её окружали горные пики, их вершины тонули в белых шапках снега и клубящихся вокруг облаков; со склонов с шумом ниспадали полноводные водопады, пронзаемые разноцветьем полупрозрачных радуг; чистейшей воды реки и ручьи бежали от них к сердцу долины, то пересекаясь, то сливаясь в единое русло. Весело крутились колёса водяных мельниц, курились дымками длинные приземистые срубы, крытые дёрном; небольшие слюдяные окошки нависали чуть ли не над самой землёй, не давая холодному горному ветру проникать внутрь; к грубым, тяжёлым дверям вели выкопанные прямо в земле ступени. Поодаль ровными рядами расположились пашни, ещё дальше — пастбища, полные скота — там суетились пастухи, сгоняя животных на видневшуюся вдали широкую дорогу.

— Это dhandra u goye, речной дол, если перевести на общеимперский, — тихо и немного торжественно произнёс Влад. — Владения Константина. Дальше, за горными грядами, есть и другие долины, но там правят иные… владыки.

— Красивое место, — не скрывая восторга, ответила я. — Такое… умиротворяющее.

— Ожидала иное увидеть? — усмехнулся он. — Сборные юрты, высокогорные пастбища, где на много дней пути не встретишь ни одной живой души? Всё это есть, Аэр, только — выше. Видишь, пастухи как раз стада к перегону готовят?

— Зачем? — удивилась я. — Тут, как я посмотрю, хватает места для выпаса…

— В высокогорьях трава сочнее, и солнце летом не так припекает, — Влад пожал плечами и принялся спускаться. — Пойдём, нам ещё во-он до тех скал добраться надобно.

Деревню номадов миновали в молчании, но я всё равно то и дело рыскала взглядом по сторонам, не переставая поражаться увиденному — до того сильно оно отличалось от всего привычного и, в то же самое время, казалось донельзя похожим.

В точности так же сновали по своим делам люди: не белокожие альтарцы в их однообразных холщовых одеяниях землистых оттенков, не загорелые, с выбеленными солнцем волосами вольники и вольницы в удобных широких портах и свободных рубахах, не онарэ в своих разноцветных туниках и тонких платьях. Номады, все как один, щеголяли в кожаных куртках и кожаных же штанах, изукрашенных узорами зелёного и голубого цветов; на ногах они носили отороченные мехом мягкие сапожки — в таких равно удобно бесшумно красться за добычей или карабкаться вверх по отвесным скалам, ощупывая стопами каждый выступ. Меховые наручи и воротники довершали картину.

Над воротниками темнела дублёная суровыми ветрами и жгучим солнцем кожа широких, круглых лиц. Чёрные глаза под чёрными же бровями смотрели с прищуром; от внешних уголков разбегались светлые паутинки морщинок.

В точности так же играли в траве дети: размахивали игрушечными мечами босоногие мальчишки, нянчили сшитых из старых тряпиц кукол круглолицые девочки. Но то малыши годков пяти и младше, а где же старшие?

С околицы послышался стук, точно стрела вонзилась в служащий мишенью деревянный щит; следом донёсся перестук копыт и гикающий, задорный клич, да не один — сразу несколько голосов подхватили его, повторяя, будто эхо. Зазвенела тетива, снова стукнул, воткнувшись в доски, острый наконечник. Перехватив мой взгляд, Влад молча направил свою кобылу туда, откуда доносились звуки.

Сразу за низкими, закопанными по оконцы в землю срубами обнаружилось стрельбище: мальчишки и девчонки, кто верхом, а кто и на собственных ногах, все вооружённые луками, хаотичной толпой носились вокруг нескольких рядов грубых деревянных щитов, то и дело на бегу или на скаку выхватывая из притороченных сбоку колчанов стрелы и в мгновение ока выпуская их в сторону мишеней. Каждый попавший в цель выстрел сопровождался победоносным гортанным кличем, и меткий стрелок тут же заходил на новый круг, уворачиваясь от столкновений. За этой толпой наблюдали трое крепкого телосложения номадов, сурово сложив руки на груди и изредка подбадривая бегущих тумаками, а скачущих — хлопками по крупам лошадей.

Ни дети, ни их наставники, не обратили на нас никакого внимания.

Влад повёл кобылу вдоль самого края стрельбища, давая мне возможность вдоволь насладится зрелищем совершенно обыденной для номадов и удивительной для меня тренировки — глядя на этих юных стрелков, я вдруг отчётливо поняла, как номады заработали славу лучников, не знающих промаха. А также — почему никто и никогда не пытался воевать с Гардейлом.

Вскоре деревня осталась позади. Дальнейший путь пролегал вдоль звонко журчащей бурной речки; ледяная вода весело перебирала устлавшие дно камни, перекидывала их с места на место, играла ими, будто ребёнок; хрустальными струями плескали брызги, норовя окатить неторопливо бредущих лошадей и их всадников. Потом река свернула в сторону, а стелющаяся под копытами тропа стала ощутимо забирать наверх; на горизонте встали во весь свой исполинский рост снежные вершины, врезавшись пологими подошвами в зелёные края долины.

— Сеноты владык за вторым кольцом гор, — рассказывал Влад. — За третьим — заливные луга, летние пастбища для скота, там территория уже не разграничена, все кланы пасут стада вместе. А в самом центре возвышаются во-он те заснеженные пики, там нет уже ничего, кроме камня и снега.

Проход через упомянутое второе кольцо никто не охранял. Такое же точно ущелье, как и то, которым мы миновали первое кольцо, разве что намного короче, вывело нас на плато, изрезанное змеистыми молниями глубоких трещин; тут и там меж ними зияли пустые глазницы идеально круглых провалов. Вдоль каменистой, лишённой почти всякой растительности поверхности стлался невесть откуда взявшийся туман, его мягкие, обволакивающие лапы протягивались от одного провала к другому, приглушая звонкий цокот конских копыт.

Кобылка Влада, повинуясь твёрдой руке всадника, прибавила шагу, заворачивая вдоль длинной извилистой трещины, заглянув в которую, я внутренне похолодела — дна видно не было, лишь поблёскивали на отвесных стенах наслоения льда да злобно тянулись кверху шеренги вырастающих из него острых каменных пик. Влад только ухмыльнулся, увидев, с какой опаской я таращусь вниз — для него, судя по всему, трещины были привычны и знакомы столь же хорошо, как для меня — дорожки Гартен-онарэ.

Возле одного из провалов, круглого, будто циркулем отмерили, мой провожатый, наконец, остановился и неторопливо спешился. Освобождённая кобыла радостно заржала и рысью, выстукивая копытами задорный ритм, умчалась к видневшемуся невдалеке пятну редкой, жухлой травы. Буян дёрнулся было следом — как это так, симпатичная молодая дама, кокетливо покачивая крупом, удаляется? — но был остановлен резким рывком повода и теперь с грустью и осуждением косил на меня глазом.