Вендетта, или История всеми забытого - Мария Корелли

– Вы совершенно правы, – отозвался Феррари. – Нельзя впрягать скаковых лошадей в плуг. Я всегда полагал, что самая первая в истории ссора между Каином и Авелем, наверное, произошла из-за классовых различий или из зависти. Вероятно, Авель был темнокожим, а Каин – белым, или наоборот. Это объяснило бы существующую и по сей день расовую вражду.

Герцог Марина величественно откашлялся и пожал плечами.

– Первая ссора, – сказал он, – как она изложена в Библии, была чрезвычайно пошлой. Наверное, она представляла собой поединок за первенство. И он еще не окончен.

Гуальдро восторженно рассмеялся.

– Как это на вас похоже, Марина! – воскликнул он. – Говорить подобные слова! Я разделяю ваши чувства! Представьте себе мясника Авеля, наваливающего в кучу вонючие туши и разжигающего огонь, а по другую сторону от него стоит зеленщик Каин, поджаривающий капусту, репу, морковь и прочие овощи! Что за зрелище! Оно бы вызвало тошноту у богов на Олимпе! Однако иудейское божество или скорее откормленный священник, его представлявший, продемонстрировал в этом свой хороший вкус. Я сам предпочитаю запах жареного мяса довольно противной вони подгоревших овощей!

Мы засмеялись, и в этот момент распахнулась дверь и метрдотель торжественным голосом, соответствовавшим его величественной фигуре, объявил:

– Ужин подан, господин граф!

Я тотчас же шагнул в зал для празднества, а гости весело последовали за мной, болтая и перешучиваясь на ходу. Все они находились в превосходном настроении, и никто из них еще не заметил многозначительной пустоты, образовавшейся из-за отсутствия братьев Респетти. Я же это отметил – ведь теперь число моих гостей составляло тринадцать вместо пятнадцати. Тринадцать человек за столом! Я задумался – а нет ли среди них людей суеверных? Феррари не суеверен, это я знал, разве что нервы у него немного расстроились вследствие присутствия у смертного одра своего дядюшки. Как бы то ни было, я решил не говорить ничего, что могло бы привлечь внимание гостей к этому зловещему стечению обстоятельств. Если кто-то что-то заметит, будет нетрудно отшутиться от этого и других подобных суеверий. Лично на меня это обстоятельство произвело глубокое впечатление, получив любопытное и мистическое значение.

Я настолько увлекся этими размышлениями, что едва прислушивался к тому, что говорил мне герцог Марина, шедший рядом и, казалось, расположенный к более раскованному разговору, чем обычно. Мы дошли до ведущей в зал двери, которая при нашем приближении распахнулась настежь, и наш слух усладили дивные звуки музыки. Из уст гостей раздался тихий шепот удивления и восхищения представшей перед их глазами великолепной картиной. Сделав вид, что не слышу их похвал, я уселся во главе стола. Справа от меня расположился Феррари, слева – герцог Марина. Музыка зазвучала громче и торжественнее, и, пока гости рассаживались на приготовленных для них местах, хор юных свежих голосов запел неаполитанский «мадригал», слова которого, насколько я мог их перевести, были следующими:

В адрес исполнивших эти строки невидимых певцов раздались восторженные аплодисменты, музыка смолкла, и завязался общий разговор.

– Клянусь небом! – воскликнул Феррари. – Если это олимпийское пиршество задумано в мою честь, могу сказать лишь, что я его не заслуживаю. Оно больше походит на приветственную трапезу одного монарха по случаю визита другого!

– Вот именно! – ответил я. – Есть ли более достойные государи, нежели честные люди? Будем надеяться, что станем лишь еще более достойны уважения в глазах друг друга.

Он бросил благодарный взгляд в мою сторону и умолк, слушая герцога Марину, выражавшего похвалу изысканному вкусу, проявленному при сервировке стола.

– Вы, несомненно, много путешествовали по Востоку, граф, – произнес аристократ. – Ваш ужин напоминает мне один прочитанный мною роман о восточной жизни под названием «Ватек».

– Именно что! – воскликнул Гвидо. – По-моему, Олива и есть Ватек во плоти.

– Едва ли! – с холодной улыбкой возразил я. – Я не претендую на сверхъестественные способности. Мне достаточно великолепия и в обычной жизни.

Антонио Бискарди, художник, человек с изысканными манерами и тонкими чертами лица, оглядел нас и скромно заметил:

– Думаю, вы правы, граф. Красоты природы и человеческого мира столь разнообразны и многогранны, что, если бы не неутолимая жажда бессмертия, одолевающая каждого из нас, мы бы вполне довольствовались нашим миром в его нынешней ипостаси.

– Вы говорите как художник и человек с уравновешенным характером, – вмешался маркиз Гуальдро, быстро покончивший с супом, чтобы иметь возможность поговорить, поскольку разговоры доставляли ему наивысшее наслаждение. – Что до меня, я никогда ничем не довольствуюсь. Мне всегда всего мало! Такова уж моя натура. Когда я вижу красивые цветы, мне хочется их больше, когда вижу прекрасный закат, мне хочется наблюдать его снова и снова, когда вижу красивую женщину…

– Вы бы любили бесконечное количество женщин! – рассмеялся француз капитан де Амаль. – Право же, Гуальдро, вам бы турком родиться!

– А почему бы и нет? – осведомился Гуальдро. – Турки очень тонкие натуры, они знают, как заварить кофе, куда лучше нас. А что может быть великолепнее гарема? Он, наверное, похож на благоухающую оранжерею, где можно свободно разгуливать целый день, срывая то великолепную лилию, то простую фиалку, а то и…

– Уколоться о шипы? – вставил Салустри.

– Ну, возможно! – рассмеялся маркиз. – Ради чудесной розы можно пойти и на такой риск.

Шевалье Манчини, носивший в петлице орден Почетного легиона, поднял взгляд. Это был худой человек с острым взглядом и умным лицом, которое, хоть и казалось суровым, могло в любой момент покрыться чудесными морщинками смеха.

– В этом утверждении, несомненно, есть что-то привлекательное, – заметил он, тщательно выговаривая каждое слово. – Я всегда полагал, что принятый у нас институт брака представляет собой большую ошибку.

– И именно поэтому вы так никогда в него и не вступили? – с веселым видом спросил Феррари.

– Разумеется! – На суровом лице шевалье появилась ироничная усмешка. – Я решил, что закон никогда не обяжет меня целовать только одну женщину. При теперешнем положении вещей я могу целовать их всех, если захочу.

Это его замечание было встречено веселыми возгласами и криками «Ох! ох!», однако Феррари не собирался сдаваться.

– Всех? – спросил он, как бы сомневаясь. – Вы имеете в виду всех, кроме замужних?