Пески Палестины - Руслан Мельников

Но нежданно‑негаданно возникла новая помеха. Взревели двигатели, завертелись винты… Ах, так вот почему отошли фашики! Нет, они вовсе не бежали от верблюда Сыма Цзяна. Просто уступали дорогу. Освобождали взлетно‑посадочную полосу!

Бурцев выругался. Слонов‑то мы и не приметили…

Два «мессершмитта» медленно выруливали из открытого ангара. Да уж, медленно… Это пока они казались медлительными и уязвимыми, но если птахи цайткомандовских люфтваффе поднимутся в воздух — беды не миновать. Штурмовое звено в небе над Иерусалимом запросто переломит ход сражения.

Первый — ведущий — мессер уже вышел на исходную. Остановился. Протянул куда‑то аж до башни Давида очередями из обоих пулеметов. Шугает своих и чужих, расчищает путь…

Бурцев машинально поднял «шмайсер». Взял самолет на мушку. Щелк‑щелк… А пусто в магазине. Блин! Пора бы научиться считать патроны!

«Шмайсер» полетел в сторону.

— Сыма Цзян!

— Моя здеся! Моя тута! — завертел головой китаец на дромадере. — Твоя где, Васлав? Моя твоя никака не вижуся!

Бурцев выбрался наконец из окопа.

— Вниз глянь! Патроны остались?

— Патарона?

— Невидимые стрелы есть еще?

— Не‑е‑е. Моя ихняя вся пострелялась, Васлав. Вся‑вся‑вся! — виновато заулыбался Сыма Цзян.

Ясно… Тоже пустой, значит. Даже Бейбарса с пращой и «железными яйцами» нет поблизости. Даже Бурангула и дядьки Адама с луками.

Ну, что тут поделаешь?!

— Копье мне! — рявкнул Бурцев. — Коня мне!

Копье дал Джеймс. Трофейное, рыцарское. Тяжеленное.

Коня дал Хабибулла. Трофейного, рыцарского. Здоровенного.

— Освальд! Гаврила! Дмитрий! Збыслав! Та крылатая тварь, что сзади ваша. Что хотите делайте, но не дайте ей взлететь!

Еще одна очередь «мессершмитта» по взлетно‑посадочной полосе.

— Только спереди не суйтесь, если жить охота, — посоветовал Бурцев, вонзая шпоры в конские бока. — Видали, как плюются, гадины?!

— Не учи ты нас с драконами воевать, Василь! — сварливо пробурчал Дмитрий. — Ученые ужо…

Бурцев «ужо» не слышал. В ушах у Бурцева свистел ветер.

Ведущий мессер прекратил стрельбу. Мессер сдвинулся с места. А тевтонский конь мчал наперерез. Тевтонское копье целило в самолет.

Штурмовик брал разгон. Но и Бурцев гнал во весь опор.

Коняга, что галопировала под ним, ко многому привык. Опыт совместного патрулирования улиц с мотоциклами, броневиками и танками сослужил хорошую службу и на взлетно‑посадочной полосе. Животное не пугалось, не шарахалось в сторону от рева двигателя и шума винтов. Животное повиновалось воле всадника, а не своим животным инстинктам. Конь послушно несся вперед.

«Мессершмитт» увеличил скорость. Заметил ли пилот приближавшуюся опасность? Не заметил? Не важно. Уже не важно. Счет шел не на секунды даже — на доли секунды. Если самолет проскочит, если уйдет от столкновения, если взлетит…

Стук копыт. Тяжелое дыхание тяжелого коня. Крик, непроизвольно рвущийся из глотки, из‑под шлема…

Бурцев все же настиг его. В последний момент, когда передние колеса «мессера» уже отрывались от земли, траектории двух движущихся объектов пересеклись. Вскользь, самую малость, но и этого было достаточно.

Бурцев привстал на стременах, подался вперед. Увесистый наконечник на длинном древке достал… До‑стал!

Страшенный удар всей силой, всей массой, всей дурью разогнавшегося коня и всадника, удар, что вышибает из седла любого противника, пришелся в хвост «мессершмитту». Острие копья засело в искореженном руле, заклинило, застопорило подвижную плоскость… Древко переломилось. Бурцева сдернуло с коня, бросило (в который раз уже?!) на землю.

А самолет пронесся мимо. Дальше. Самолет поднялся в воздух. Сантиметров на десять — не больше. Поднялся для того лишь, чтоб поврежденный хвостовой руль вышвырнул машину прочь с взлетно‑посадочной полосы. Мессер вильнул влево — к складам. Вломился в дощатую стену.

Взрыв — и из противоположной стены вылетели, снося пулеметную вышку и проволочные заграждения, обломки штурмовика. Облако дыма и гари взметнулось к звездно‑лунному небу, до которого не суждено было добраться «мессершмиту» цайткоманды.

Бурцев с трудом приподнял голову. А в голове гудело. Ныло все тело. Мутило. Но кости вроде целы. Череп под шлемом — тоже. Да и мясо — спасибо кольчуге и толстому поддоспешнику — не так, чтоб очень размазано по «взлетке».

Сзади вновь грянула пулеметная очередь. Две… Рявкнула авиационная пушка. Неужто не успели ребята, неужто сплоховали? Неужели и второй «мессер» уже расчищает себе дорогу перед стартом? Бурцев обернулся.

Нет — ребята успели. И ребята не сплоховали. Брошенные кони стоят поодаль, а возле крылатой машины с черными крестами деловито суетятся четыре человеческие фигуры. Спереди под взрыкивающие пушки и пулеметы спешившиеся всадники не заходили, зато с остервенением и без всякой жалости долбали самолет сзади и с флангов. И как долбали! Крушили, корежили, разносили по кусочкам… Любая ПВО обзавидуется!

Богатырская булава Алексича, которой новгородец безуспешно пытался проломить танковую башню, дорвалась‑таки до более податливого материала. И тяжелый рыцарский меч Освальда. И секира Дмитрия. И кистень Збыслава. В ближнем наземном бою грозный «мессер» оказался слабеньким противником. Не приспособлен он оказался для таких боев. Огрызаясь без толку из пулеметов, бухая почем зря пушками, самолет не мог причинить вреда. Он не мог сейчас даже маневрировать: избиваемый «мессершмитт» остановился, так и не вырулив на взлетно‑посадочную полосу.

Пилот заглушил двигатель. А может, сама сдохла машина под страшными ударами. На гашетки летчик тоже жать перестал. Осознал небось, бедолага, всю тщетность своих усилий. Воздушный ас елозил в кресле, оглядывался через бронезаголовник, но выбираться наружу не спешил. Зато Гаврила с булавой уже карабкался сзади, норовя оседлать фюзеляж.

— Живота лишу, змей поганый! — гудел новгородец зычным басом.

— Пся кр‑е‑ев! — подвывал, размахивая мечом с исщербленным лезвием, Освальд Добжиньский. — Смок[58], драконище треклятый.

Дмитрий и Збыслов, в отличие от этих двоих, трудились молча. Только кхэкали утробно, нанося удар за ударом. Как дрова кололи…

Прихрамывая, Бурцев спешил к команде новоявленных драконоборцев. Пока добирался, «мессеру» полностью раздолбали крестоносные крылья, смяли хвост, проломили фюзеляж. Сбили винт. Своротили набекрень даже стволы пушек и пулеметов.

Нетронутой оставалась лишь пилотская кабина. Но вот Гаврила с булавой добрался и до нее. Алексич явно намеревался разнести фонарь к едрене‑фене.