Свое счастье - Ирина Грекова

— Ничего тут плохого нет. Плохо, когда все варишь внутри себя, как ты. И все-таки догадалась же я, зачем ты меня позвал!

— По каким признакам?

— Глаза у тебя стали другие, почти осмысленные. Какое-то в тебе тайное счастье. Или я не права?

— Может быть, и права.

— И странно, как раз теперь, когда почти все тебя подозревают.

— Как раз теперь.

— А я тебя не подозреваю. Я всегда тебя отстаиваю.

— Не отстаивай. Не надо.

— Так что же, — почти крикнула Даная, — неужели это ты писал анонимки?

— Думай как хочешь.

— Думаю, что не ты.

Нешатов раздавил одну сигарету, зажег другую. В воздухе уже было горько от дыма. Окурки громоздились в пепельнице, два упали на стол. Он глядел на свежий рот Данаи, на характерную ложбинку от носа к верхней губе и думал: «Никогда больше я не поцелую этих губ. Не должен».

— Спасибо тебе за все, — сказал он искренне. — Спасибо, что помогла мне в трудное время. Прости меня, если можешь.

— Могу. В сущности, ты прав: нам не надо было быть вместе. Эта связь с тобой меня не радовала, а я создана для радости. Я в тебе запуталась. Ты — как клубок, с которым играла кошка. Где концы, где начала, не поймешь. Моя главная беда — одиночество, а ты его почти не нарушал. Сколько раз была с тобой — и все равно одна.

— Зачем же ты на этом настаивала?

— Любила.

— Теперь уже не любишь?

— Почти нет. Ты рад?

— Конечно.

— Вот и врешь. Ничего ты не рад. Ты бы хотел, чтобы я продолжала тебя любить, но там где-то, в отдалении. Разве не правда?

— Немножко правды в твоих словах есть. Это плохо, я постараюсь быть лучше.

— Юра, ты сам на себя не похож. Твое тайное счастье — в чем оно? Магда тебя любит?

— Магде нет до меня никакого дела.

— Жаль. Тебе нельзя без женщины, ты просто погибнешь.

— Как-нибудь.

— Юра, я тебе хочу напоследок сказать, чего у нас с тобой не хватало. Я не была тебе нужна. А это самое важное. Самые большие слова, которые мужчина может сказать женщине: «Ты мне нужна».

— Это верно. Это умно.

— Вот видишь, — улыбнулась Даная, — я иногда могу говорить умные вещи. Хотя и не умна.

— В тебе какой-то другой ум.

— Звериный. Как в кошке. Как в моем Чёртушке, который оказался не котом, а кошкой, Анна Кирилловна обнаружила. Кстати, она, кажется, тоже тебя подозревает.

— Я знаю.

— Вообще невесть что происходит в отделе. Все всех подозревают. Иногда мне кажется, что все думают, будто это я.

— Это резонно. Ты же умеешь печатать на «Наири»?

— Неужели ты всерьез на меня думаешь?

— Ни на кого я не думаю.

Помолчали.

— Мне уйти? — спросила Даная.

— Если можешь.

Глаза Данаи на миг налились слезами, которые сразу же ушли внутрь. Она подала ему маленькую, крепкую руку.

— Прощай, Юра. Не поминай лихом.

— Только добром.

— Я зайду попрощаться к Ольге Филипповне. Можно?

— Если она не спит.

— Если спит, разбужу. Она не рассердится.

…Не рассердилась. За стеной послышался тихий разговор, шорох, пролились капли «золотого дождя». Нешатов сидел, подперев лоб рукой. «Молодец Даная, — думал он, — никаких сцен, никаких упреков. Поздно я ее узнал. Жаль, не был с ней ласков. Теперь уже не исправишь».

Какая-то небольшая, горькая, благодарная любовь к ней все-таки копошилась в его душе. Он знал, что еще может ее удержать. Ему почти этого хотелось. Но нет, не надо.

Хлопнула дверь на лестницу, зарыдал лифт, и тут же, не постучавшись, вошла Ольга Филипповна.

— Еще одну выгнал! — сказала она, негодуя. — И чего они в тебе, дураке, находят? Ни кожи, ни рожи.

Фабрицкий вернулся бодрый, помолодевший, коричневый, чуть прихрамывая на поврежденную ногу. То, что ему рассказала Галина Львовна, его возмутило, но не удивило. Трижды засеченный номер телефона явно его обрадовал: подтверждались его предположения, хотя и слегка фантастическим образом. Цель звонков была не вполне ясна. Что лежало в основе? Желание запугать? Зависть? Ненависть? Отдельные звенья головоломки не складывались в картину.

— Ты понимаешь, Галя, кажется, сейчас мы его зацепили, и крепко, не сорвется. А после этого звонков не было?

— Прекратились как отрезало.

— Ну, ты у меня и молодец же! Не струсила, не растерялась, бегала ночами к автомату… Сколько лет мы с тобой женаты, а я не перестаю тебе удивляться. Другая раскисла бы, а ты…

— Все-таки я баба и трусиха. Иногда бывало жутковато. Особенно эта бледная собака по пятам… Честное слово, мне казалось, что она тайный агент нашего общего друга. А кто этот старик?

— Какой-нибудь родственник. Или пособник. Погоди немного, все выяснится.

В институте, куда Фабрицкий поехал, позавтракав, но не отдохнув, все было как будто в порядке. Работы по дисплею были на полном ходу. Нешатов, какой-то окрыленный и как будто еще подсохший, уверенно командовал разросшейся группой. Первые опытные пробы удались. В распознавании цветных спектрограмм всех искуснее оказалась не Магда, а Даная. Коринец мало что делал, не скрывая своей неприязни к Нешатову и его дисплею.

Главной рабочей силой были Магда и Владик Бабушкин, временно приданный группе дисплея. Увлекшись идеей, он пылал всеми рыжими волосами наподобие факела, перемещался с места на место и заражал всех своим оптимизмом. «Генератор морального климата», — отозвался о нем Малых. Толбин, как всегда, был скромен, исполнителен, точен. Во время отсутствия Фабрицкого он официально его замещал: Ган все еще был в санатории и добаливал свой бюллетень.

— Феликс Антонович, что у нас происходило в мое отсутствие? — спросил Фабрицкий, оставшись с Толбиным наедине.

— Вот здесь, в дневнике, все записано.

— Новые анонимки были?

— Только одна.

— Объяснение написали?

— Очень подробное. Вот копии анонимки и объяснения.

— Отлично. Благодарю вас. — Документы отправились в неизменный «дипломат». — А как себя чувствует Борис Михайлович?

— Гораздо лучше. Я навещал его в санатории. Думает вскоре выйти на работу.

— Анна Кирилловна на месте?

— Недавно вернулась из отпуска. Очень огорчена, что вы из-за дисплея оголили ее лабораторию.

— Ничего, мы с ней поладим. Как у вас с Нешатовым?