Корона желаний - Рошани Чокши

– Я жива?

Лошадь засмеялась, и от шока я чуть не сверзилась наземь.

– Что есть жизнь, как не одна форма, уверяющая другую форму, что она существует. По этой логике, я жива! Но, мыслю, это вряд ли. Хотя раз уж я мыслю, следовательно… следовательно, я что-то там… Хм…

Лошадь бежала дальше.

– Что происходит? Где я? Немедленно верни меня в Алаку!

– Смертная предъявляет требования? Пф-ф-ф. Нахалка. Должно быть, это в крови, – проворчала она. – Крайне жаль, что есть тебя нельзя. Я люблю играть с едой.

Лошадь, если ее можно так назвать, остановилась перед дверью из слоновой кости, появившейся прямо посреди пустоши. Затем сбросила меня со спины и мордой подтолкнула ко входу.

– Где я? – вновь спросила я, упершись пятками в землю и отказываясь сдвигаться с места.

– Везде! – хохотнула лошадь. – Ты в тени сна. В начале и в конце. Ты топчешься на стрежне, сухожилиях и хрящах, что делают историю достойной рассказа.

– Кто ты?

Она фыркнула:

– Самость так утомительна. Я давным-давно от нее отказалась. – Затем повернула голову к двери и добавила с оттенком нежности: – Они не обрадуются, увидев тебя. Но этого следовало ожидать.

Не зная, что делать, я шагнула в дверь и очутилась в тронном зале внушительного дворца, совсем не похожего на Алаку.

За окнами виднелись лишь голые заросли кустарника. Плитка под ногами пульсировала точно удары сердца. Я пыталась осмотреться, но никак не могла сосредоточиться, будто комната не хотела, чтобы ее видели.

Дверь распахнулась, и в зал вплыли двое. Сердце зачастило. Я не могла разглядеть их черты, но знала, что это не Кубера и Каувери.

Этот раджа, в угольно-черном шервани, двигался с хищной грацией, и от него во все стороны струилась темная, блестящая сила.

Шагавшую рядом с ним королеву окружали и озаряли осколки звезд и кольца ночного неба. А потом она повернулась, и сердце мое замерло.

Взгляд скользнул с босых ног королевы, у которых клубились грозовые тучи, по ее рукам, увитым молниями, к глазам, полным сумрачной тьмы. Я знала, что уголки этих глаз сужаются, когда королева нервничает. Знала, что она предпочитает прохладу в комнате и спит без одеяла. Знала, что ее любимый фрукт – гуава и что она всегда ест его с солью.

Я знала все это, потому что королевой была Майя. Глаза ее расширились, сначала от потрясения, затем от гнева.

– Что ты здесь делаешь? – возмутилась сестра.

Раджа шагнул к ней ближе, Майя повернулась, и во взглядах, которыми они обменялись, безошибочно читалась… любовь. Он смотрел на мою сестру так, словно она чудо во плоти. А потом раджа посмотрел на меня. Я опустила голову. Казалось, если встречусь с ним глазами, то это станет моим последним поступком в жизни. Раджа заговорил, низким насыщенным голосом:

– Прошу простить мои манеры, принцесса, но я отнюдь не рад нашему знакомству и предпочел бы пока с вами не встречаться.

Из уст любого другого это прозвучало бы дерзостью, но я чувствовала, что мне сейчас оказали огромную услугу.

– Может, в другой раз, – выдавила я.

Раджа улыбнулся:

– Неизбежно.

Он поднес пальцы Майи к губам и исчез. И вот остались только мы. Мне хотелось плакать, обнимать ее, смеяться. Хотелось сказать, что я ищу ее в каждом созвездии, а не только в нашем. Сказать, что я устала и напугана. Майя улыбнулась и протянула ко мне руки.

– Ты так старалась, милая Гаури, – промолвила она. – И я знаю, как терзается твое сердце, как болит душа. Я могу навсегда стереть тревоги из твоей памяти. Или ты можешь вернуться, но я не в силах предсказать, чем это обернется. Лишь вижу, что выбор за тобой. Ты хочешь быть храброй?

Над Викрамом склонилась женщина, с волос ее осыпался снег. Она прижалась к его щеке спасительно холодными губами. В голове вспыхнуло воспоминание: Викрам веселится, рассказывая Гаури, что в Уджиджайне успех празднуют поцелуями. А затем, в ответ на ее насмешку, целует валун в форме женщины.

«За свою жажду она проклята до тех пор, пока поцелуй не коснется ее каменного лба».

Он знал, кто сидел рядом. Тара. Проклятая королева ванар.

Тот поцелуй…

Освободил ее.

Мысли путались. Вязкие, медленные. Викрам смутно помнил, как клинок отделил плоть от кости. Смертельное жало. Тара склонилась к нему, светящаяся нить натянулась меж ее пальцами. Смотрела королева с теплом, с благодарностью.

– Это дар жизни? – спросил Викрам.

– О, принц, – рассмеялась она. – Существование – это дар. Жизнь – это выбор.

А затем накрыла его глаза рукою.

Викрам чувствовал, что она несет его куда-то, баюкая, как младенца. Мимо проплывали залы. Двери. На пол его опустили лишь в золотой комнате, к уху тут же прижались холодные губы, и властный шепот скомандовал:

«Существуй».

Викрам открыл глаза и, вдохнув полной грудью, не выпускал воздух до тех пор, пока внутри не разгорелось пламя, пока не убедился, что это все действительно его, его, его. И только потом выдохнул. Сухо. Единым махом. Подняв взгляд, Викрам понял, что стоит на коленях перед Куберой и Каувери. Разум охватила паника. Гаури. Где она? Но если за пределами этой комнаты и существовал еще кто-то или что-то – толпа, море, зародыш еще не появившегося на свет мира, – то Викрам не мог этого увидеть. Кубера и Каувери избавились от своих человеческих обликов, и на них стало невозможно смотреть. И невозможно отвести глаза.

Викрам был ребенком и в то же время нет. Восьмилетним мальчишкой, что рыдает в подушку и пытается найти в жизни смысл. И тринадцатилетним юношей, погруженным в мифы и легенды, собирающим ключи к своему будущему и так плотно вцепившимся в надежду, что она проросла в его плоть, стала его костями, кровью и мечтами. Его надежда была холодной. Ядовитой. Затмевающей разум. И все же Викрам кормил ее, как обычно кормят по привычке просто потому, что в жизни больше не о чем заботиться и нечего растить.

Все это время он думал, что магия выбрала его. Но, возможно, она не выбирала. Возможно, они просто подошли друг другу. Как ключ и замочная скважина. Вероятно, в Викраме оказалось достаточно дыр, чтобы магия подцепила его за эти рваные раны, как шпоры цепляются за ткань.

Алака заставила его взглянуть внутрь, а не вокруг, и Викрам понял, что позаимствовал кое-какие мысли Гаури. Ее оружием была воля, а все остальное – лишь паутина, которую надо прорезать и смахнуть. Все потери она переживала в одиночку. И все победы.

Это пугало.

Нервировало.

И все же Викрам чувствовал, что стал сильнее. Вера по-прежнему оставалась его хлебом, еще теплым и сытным. Но Алака отодвинула ее, убрала с глаз долой, так что Викрам мог рассчитывать только на себя.