Шальные деньги - Йенс Лапидус

Мать хотела громко позвать его, ЮВе понял это по губам. Однако после истории с Камиллой голос у мамы куда-то пропал. Подвел и теперь. Тогда она, вымучив улыбку, подошла к сыну.

Обнялись.

— Сынуля, давай же свои сумки.

— Привет, ма! Здравствуй, па! — Юхан передал отцу одну.

На стоянку шли молча. Бенгт за все это время не проронил ни слова.

Сели в кухне. Стены, обшитые деревянными панелями, рабочие поверхности из нержавейки. Белая плита «Электролюкс», полипропиленовый коврик, полированный стол из «ИКЕА». Стулья под Карла Мальмстена. На потолке «артишок» Поля Хенииигсена — копия знаменитой люстры с мягким лиловым светом. Над столешницей зеленые банки — каждая банка подписана: «сахар», «соль», «перец», «чеснок», «базилик».

Стол накрыт. Лангет под сырным соусом. Бутылка красного — риоха. Вода в графине. Салат в прозрачной миске.

Ел ЮВе без аппетита. Не то чтобы обед не удался, нет. Еще как удался! Готовила мама — пальчики оближешь. Тут другое: стиль, темы для беседы, манера Бенгта говорить с набитым ртом. И оделась мать как-то невпопад. ЮВе сидел будто среди чужих людей. Какая-то брезгливость, примешиваясь к домашнему уюту, не давала насладиться угощением.

Маргарета потянулась за салатом.

— Расскажи еще, сынок. Как ты там живешь-то?

Юхан не сразу ответил матери. На самом деле она хотела спросить: «Как же ты живешь в этом Стокгольме? В городе, погубившем нашу доченьку? С кем дружишь? Не попал ли к злым людям?» Однако спросить такое вслух она бы не посмела. Из страха всколыхнуть горестные воспоминания. Из страха еще раз услышать зловещий рев судьбы.

— Да шикарно все, ма. Зачеты сдаю. Вот только что по экономической теории отстрелялся. Прикинь, у нас на лекциях по триста душ сидит. В универе только один зал, куда мы все помещаемся.

— Ого, во набрали народу-то! А лектору… того… микрофон-то ставят?

— Ну, ештештвенна штавят, мать, — заверил ее Бенгт, прожевывая серый мясной ком.

— Да, конечно. Они еще рисуют разные графики, кривые — забавно. Скажем, в условиях идеального рынка цена образуется в той точке, где кривая спроса встречается с кривой предложения. А студенты все эти кривые перерисовывают в свои конспекты. Лектор рисует новую кривую, и студенты разом меняют цвет ручки. Щелк, щелк, щелк повсюду. Щелкотня на весь зал стоит.

Бенгт ухмыльнулся.

Маргарета засмеялась.

Есть контакт.

Поболтали еще. ЮВе расспросил родителей о своих робертсфорских одноклассниках. Шесть девочек стали мамами. Один мальчик — отцом. ЮВе понимал, что Маргарете страсть как хочется спросить, нет ли у него подружки. Однако избегал этой темы нарочно. Да и что ответить, коли он и сам не знает?

Тем временем как-то успокоился. Разомлел, согрелся, расчувствовался.

После обеда Бенгт предложил ЮВе вместе посмотреть новости спорта. Пытается наладить контакт с сыном, понял ЮВе. Но отказался — хотел побеседовать с матерью. Бенгт поплелся в гостиную один. Сел в крутящееся кресло, вытянув ноги на приставленной к нему табуретке. ЮВе мог видеть его из кухни. Сам остался за столом с Маргаретой.

О Камилле заговорили не сразу. Дома эту тему не обсуждали, ну да ЮВе было наплевать. С кем еще говорить о сестре, как не с родными.

— Ну что, есть какие вести?

Маргарета поняла его вопрос:

— Не-а, ничего нового. Думаешь, они еще занимаются ее делом?

ЮВе знал, что занимаются. По крайней мере после его звонка. Но тоже ничего не слыхал.

— Не знаю, мам. А вы из Камиллиной комнаты что-нить выносили?

— Нет, все как лежало, так и лежит. Мы к ней не заходим. Отец говорит, только топтаться зря, покой ее бередить, — улыбнулась Маргарета.

В последний год, до того как податься в Стокгольм, сестра страшно ругалась с отцом. Теперь ЮВе вспоминал об этих скандалах с ностальгией: как сестра со всего маху бахала дверью, как рыдала на унитазе, как орала, запершись в комнате. Как Бенгт нервно смолил «Бленд гула» на веранде — единственные разы, когда ЮВе видел отца с сигаретой. Должно быть, Маргарета чувствовала то же, что и сын. Те минувшие ссоры, как предвестники настоящей грозы, были последними воспоминаниями о Камилле.

ЮВе положил себе кусок пирога с голубикой. Посмотрел на сидящего в гостиной отца. Сказал:

— Пойдем к отцу, что ли.

Смотрели телеспектакль «Много шума из ничего». Модную интерпретацию Шекспира, без перевода. Смысл давался с трудом. ЮВе стал клевать носом еще в первом действии. Во втором принялся подсчитывать, сколько бабок потеряет за эти выходные. Охренительно дорогое удовольствие — проводить воскресенье с родаками.

Бенгт захрапел.

Маргарета растолкала его.

Пожелали сыну спокойной ночи. Пошли к себе.

ЮВе остался. Мысленно настраивал себя. Перед тем как войти. В ЕЕ комнату.

Пощелкал каналами. Минут пять посмотрел MTV. Клип Снуп-Догги-Дога. Танцовщицы виляли попками в такт музыке.

Вырубил.

Пересел в кресло.

Крутанулся разок.

Чувствовал опустошение. Страх. А вот тревога на удивление куда-то ушла.

Погасил свет.

Снова уселся в кресло.

Тишина. Тише, чем в Тессинском парке.

Встал.

На цыпочках поднялся по лестнице. Помнил, какие ступеньки скрипят, старался не наступать на них. Так — здесь левее, где пошире, тут посредине, эту ступеньку перепрыгиваем, здесь правее, где поуже, и так далее до самого верха.

С тех пор как уехал в Стокгольм, заскрипели еще две ступеньки.

Их предательский скрип, походу, не разбудил Бенгта. А вот матушка проснулась наверняка.

Комната сестры была закрыта.

Выждал. В надежде, что мать уснула опять, надавил на дверь, одновременно повернув ручку. Дверь бесшумно отворилась.

Включил свет. Первыми бросились в глаза три бейсболки, повешенные Камиллой на стену напротив. Одна темно-синяя, с буквами «NY», другая с надписью «Red Sox», третью сестра надевала на выпускной после девятого. Черными буквами на белом фоне: «Круче нас только яйца!» Камилла тащилась от кепок, как толстый ребенок обожает пирожные. Так же беззаветно. Чуть завидев, тянула к ним руки.

Нетронутые покои семнадцатилетней девушки. А может, и моложе, по мнению ЮВе.

Посредине одной торцевой стены — окно. У стены напротив — кровать. Камилла целый год канючила, требуя новую — шириной сто двадцать сантиметров. Розовое покрывало с воланами. У изножья раскиданы подушки разных цветов, на некоторых — сердечки. Мать вышивала. Ложась в кровать, сестра спихивала подушки на пол.

Девчачья.