Орест и сын - Елена Чижова

Видимо, лампочки были подведены снизу, под каждое здание, потому что зажглись и окна. Некоторые — Орест Георгиевич отметил — оставались темными. Он догадался: заклеены с внутренней стороны. Абсолютно необъяснимым казалось то, что горели и уличные фонари. Высотой со спичку, они не могли вместить и самой маленькой лампочки. “Фосфор, — Орест нашел объяснение. — Мерцает в темноте”. На мостовых тончайшими волосяными линиями были выписаны названия улиц — прежние, до нашествия варваров. “Сколько же времени?..” — Орест качал головой. “Три с половиной года”. — Юноша убрал свет и встал с западной стороны.

Пятеро стояли над городом: архитектурный или военный совет.

“Вам предлагается универсальный тренажер, — Андрей Васильевич вступил в права научного руководителя. — Моделирует эффект лабиринта — улицы, переулки, дворы”. Орест Георгиевич кивнул. Он видел: ангельский доктор поднимает тяжелый перстень. Металлический щиток, отполированный до блеска, был слишком широким. Перстень заходил за нижнюю фалангу, делая здоровый палец несгибаемым. Уловив свет золоченой лампы, доктор принял его на щиток и, сделав неуловимо короткое движение, направил луч на город.

“Позвольте ознакомить вас с правилами”, — Прямоволосый возвращался в игру. Фосфорные фонари разгорались сильнее, невская вода шевелилась меж берегов, как чешуя.

“Первая ступень заключается в том, что вы накапливаете непосредственные впечатления. Мы назвали ее ступенью органов чувств. На этом этапе все зависит от вашей внимательности, а также разрешающей способности вашего зрения, слуха, осязания. Хотите пример?” — Прямоволосый обратился воодушевленно. Орест Георгиевич кивнул. Доктор навел перстень. Острие луча, похожее на прожектор, шарило по дворам, разрезая замкнутые в колодцы корпуса. По себе оно оставляло сероватое шевеление. “Не беспокойтесь. Это всего лишь упражнение, — доктор обращался к Оресту. — Один из способов тренировки воображения…” — “На этом первый этап заканчивается”, — сообщил Прямоволосый. “Понимаю”, — Орест Георгиевич подтвердил.

“Вторую ступень мы назвали первоначальной интерпретацией. Строго говоря, она может быть связана с первой многозначно. Пример?” — Юноша вскинул брови. “Хотелось бы”, — Орест Георгиевич входил во вкус. “Крысы... вода... наводнение, вышла из берегов, — Прямоволосый шевелил губами. — Нет, — он принял решение, — учитывая попискивание — крысы”. Сероватые тени замерли. Про себя Орест Георгиевич не мог согласиться: нет, он думал, там все-таки люди.

“Минуту, минуту. — Орест коснулся лба. — Вы упомянули о правдоподобии. Заложено ли в модель нечто, позволяющее объективно судить о степени приближения к истине — в каждом отдельном случае?” — “Вы попали в самую точку. — Прямоволосый расцвел. — Здесь заключается суть моей защиты — суть и научная новизна. Это нечто заложено. — Глазами он обвел членов совета. — Оно проявляется на этапе окончательной интерпретации”.

Орест Георгиевич понимал: талантливый юноша переживает свой звездный час. И все-таки он не мог объяснить себе главного: в этой модели действовали сверхприродные силы, как будто те, кто собрался в комнате, знали тайный ключ…

“На этом этапе вы должны громко сформулировать выбранную интерпретацию, — Прямоволосый прервал его мысли. — Модель реагирует на голос и активно вступает в игру”. — “Можем ли мы проследить за ходом активности?” — Орест Георгиевич решил докопаться до истины. “Увы, активность модели описывается принципом черного ящика, — юноша качал головой. — Там внутри работают базы данных, неподконтрольные пользователю: природные, исторические, культурные. Именно они осуществляют перевод промежуточной информации в конечную. Это и есть черный ящик, который я назвал “петербургским языком”. В каком-то смысле все это — тайна. Во всяком случае, на сегодняшний день. Может быть, позже, когда-нибудь…” — он замолчал. “Продолжайте”, — Строматовский кивнул доброжелательно.

“Контроль, — юноша заговорил медленнее, — осуществляется в рамках обычной математической логики: истинно-ложно. При ложном выборе включается блокировка: система отсылает вас в начало игры”.

Его зрачки расширились. “Сейчас”. — Меж сведенных бровей выступила испарина. Держась руками за край, юноша глядел на Строматовского. “Крысы... крысы, — он заговорил громко и отрывисто. — Бегут из обреченного города…” Модель вспыхнула всеми фосфорными головками. Заоконный свет погас. “Обработка окончена, — юноша шевелил губами. — “Петербургский язык” не признал версию правдоподобной”. Орест подхватил его под руку. “Ничего… — Строматовский указал на диван. — Отдохнет и придет в себя. Это — приятное волнение”.

“Может быть, теперь — я?” — Павел обратился к доктору. Помедлив, тот раскрыл руку, приглашая.

Фосфорные головки разгорались нежным светом. С каждой секундой свет делался ярче. Щиток перстня поймал электрический отсвет и свел его в луч. Острие обходило город по периметру. Оно двигалось короткими рывками, словно по невидимой линейке — равными мерами длины. Затаив дыхание, Орест Георгиевич ждал, когда, тронутые лучом, вспыхнут домовые окна и двери, открывшись беззвучно, выпустят сероватые тени.

Луч, однако, ударил в Казанский собор — прямо в восточный лепесток латинского креста, ясно различимого в модели. Из-под западного портика выступила маленькая тень, высоко подымавшая тончайшую, в сравнении с уличными фонарями, лучину. Ломтик полумесяца качался на ее острие. За первой тенью спускалась вторая. Она держала шест, увенчанный маленьким лучистым солнцем. За нею — третья, несущая треугольник беловатого металла…

По ступеням, как по наклонному помосту, катилась телега, запряженная лошадиной тенью. В высоком кузове, скошенном, как у простой крестьянской повозки, сидели маленькие фигурки — на скамьях вдоль бортов. Меж ними располагался грановитый предмет. “Господи… Гроб. Похоронная процес- сия?” — Орест не решился вслух. Возница, сидевший на облучке, взмахнул коротким хлыстом.

Орест Георгиевич считал фигуры, рассевшиеся вдоль бортов. Тонкий докторский луч двигался медленно, словно помогая его глазам. “Один, два… восемь…” По четыре с каждой стороны. Они казались необыкновенно толстыми, как будто оделись к холодам. “Они… Мои ватные старцы”. Цепенея, он думал о том, что собственными руками снял их с вешалки, и теперь они вышли в город — кого-то хоронить.

“Первый этап закончен”, — Орест услышал голос Строматовского. Словно повинуясь, возница натянул поводья. Лошадь остановилась.

“Вы можете приступать ко второму”. Павел кивнул. Острие луча тронулось с места. Возница, качнувшись на облучке, ослабил поводья. Описав полукруг у Спаса, процессия входила на мост, перекинутый над слюдяной полосой. От самого края Марсова поля она направлялась к Вечному огню. Старцы, обсевшие гроб, качались в такт лошадиным шагам.

“Прошу вас озвучить промежуточную версию”, — Строматовский призвал нетерпеливо. “Да, да, сейчас… Мне надо подумать… Нет. Не знаю”. — Павел Александрович вытер лоб. Фосфор, обливший вершины фонарей, занимался красноватым.

Оттесняя Павла, Орест Георгиевич глядел не отрываясь: сверху, на крышке гроба, лежал пухлый портфель. Издалека он мог показаться школьным — кожзаменитель на двух застежках. Металлические замки давным-давно сорвались, во всяком случае портфель — атрибут похоронного обряда — перетянули узким ремешком. “Я помню: отец всегда носил книги. Это — они. Похоронная процессия. Хоронят моего отца”, — он произнес громко и внятно, отбросив колебания.