Добрые люди - Артуро Перес-Реверте

Когда разразилась революция, в авангард, как это обычно случается, вылезли в основном те, кому нечего было терять. Они оказались у власти, потирая руки и готовясь свести счеты… Актеры и непризнанные драматурги, такие как Колло и Фабр, отправили на гильотину всех своих бывших коллег, кого удалось поймать… Вот и Брингас в период своего якобинства ни единому удачливому философу не оставил головы на плечах, да и сам в конце концов стал жертвой вместе с Робеспьером и его подельниками… Один из наглядных примеров – некто Бертанваль, энциклопедист, которого твой аббат на публике восхвалял, ненавидя при этом всей душой, а во времена Террора донес на него и в итоге пристроил на эшафот… Если бы я оказался там, меня бы отправили на виселицу первым же эшелоном. В те времена уже существовали, представь себе, посредственные специалисты по Сервантесу… Или, лучше сказать, все были посредственны. Но, – добавил он с едва уловимым сожалением, – меня там не было.

На перекрестке с улицей Жакоб мы повернули налево и остановились возле еще одного книжного магазина, специализирующегося на научных книгах. На витрине было выставлено солидное издание «La Méthode des fluxions»[47]Ньютона в переводе Бюффона. Я зашел внутрь, чтобы разузнать кое-что по поводу этой книги. Отличный был бы подарок Хосе Мануэлю Санчесу Рону по возвращении в Мадрид: я знал, что Ньютон – его кумир. Однако цену за книгу заломили чудовищную. Когда я вышел, профессор Рико, который поджидал меня на улице, выпуская новые колечки дыма, казалось, что-то вспомнил.

– Есть очень любопытные «Мемуары», – сказал он. – Почти такие же содержательные, как если бы их писал я сам. Автор – некто Ленуар.

Я машинально посмотрел на витрину, как вдруг сообразил, что он имеет в виду что-то совершенно иное.

– Это не тот ли, что незадолго до революции служил начальником полиции?

Он выпустил еще одно колечко дыма, бросил окурок и снял очки, чтобы протереть их элегантнейшим платком из желтого шелка.

– Он самый.

– У меня есть эти мемуары. Когда-то я разыскал их в коллекции Bouquins[48], но до сих пор не открывал.

– Значит, время настало. В этой книге есть чудесный отрывок, где Ленуар упоминает список неких субъектов, которые в период Террора стали радикальными депутатами, проголосовали за смерть короля и заняли важнейшие посты… За несколько лет до этого в полицейских отчетах все они упоминались как сброд, банда посредственностей и неудачников, отъявленная шпана… А списочек-то, между прочим, занятный: среди прочих там значатся Фабр д’Эглантин, твой приятель Брингас, а также Марат, этот задушевный друг народа… Комментарий насчет последнего просто великолепен, что-то вроде «бесстыжий шарлатан, промышляет медициной, не будучи врачом. На него не раз доносили, поскольку много больных умерло от его рук».

Он посмотрел очки на просвет, надел их и засунул платок обратно в верхний карман пиджака, виртуозно проталкивая пальцами, так что в итоге снаружи остался только кончик.

– Надеюсь, – безучастно произнес Рико, – ты не будешь вести себя как этот козел Хавьер Мариас и тебе не придет в голову сделать меня персонажем твоего будущего романа.

– Ни в коем случае, – пообещал я. – Не беспокойся.

На улице свистит ветер, который адмирал предсказывал накануне вечером, когда облака и дым внезапно начали расслаиваться, вытягиваясь в небе над городом наподобие конских хвостов. Сейчас ветер свистит в каждой выемке, под навесами, в водосточных трубах. Грохочут открытые ставни соседних домов. Видимо, перемена погоды плохо отразилась на бедном доне Эрмохенесе: подскочила температура, пульс участился, однако сам он объясняет свое недомогание исключительно спорами с аббатом Брингасом на тему религии. Сидя при свете масляного светильника у себя на кровати, в халате и ночном колпаке, он беседует с облаченным в рубашку и жилет адмиралом, который пытается растопить печь при помощи угля.

– Глаза этого человека, этого Брингаса, – бормочет библиотекарь.

– Глаза, говорите? Что же в них такого особенного?

– Они все время бегают. Вы не замечали? Туда-сюда, туда-сюда, бешеные какие-то, будто бы все заносят в какой-то недобрый личный дневник. У нас в глазу, как вы знаете, имеется семь мышц…

– Насколько мне известно, восемь.

– Не важно. Дело в том, что глаза нашего аббата – или кем на сегодняшний день является этот субъект – движутся просто с неслыханной скоростью!

Дон Педро улыбается. Он прикрыл печную заслонку и переместился ближе к другу, заняв стул возле его кровати.

– Ваши глаза, дон Эрмес, надо сейчас закрыть и немного подремать. Боюсь, мы с вами слегка перегуляли за эти дни. Да еще эти сквозняки повсюду.

Дон Эрмохенес согласно кивает, затем на мгновение задумывается и осуждающе хмурит брови.

– Между прочим, дорогой адмирал: вы меня совсем не поддержали, когда зашел этот неприятнейший разговор насчет религии. До чего ожесточенный, озлобленный человек! Воинственный, полный ненависти! Я знаю, что кое-какие его идеи вам близки, хотя, слава богу, не самые экзальтированные!

Улыбка дона Педро становится шире. Он берет руку библиотекаря и считает пульс.

– Возмутительны не сами идеи, а форма, в которой он их излагает. Идеи Брингаса, как бы дерзко они ни звучали, по сути своей кажутся мне верными.

– Боже правый…

Адмирал выпускает руку дона Эрмохенеса и поудобнее устраивается в кресле.

– Мне очень жаль, дон Эрмес… Однако в том, что касается религии, Брингас прав. На девять тысяч лиг, которые составляют периметр мира, не найти ни единого места, где предполагаемые приказы какого-нибудь бога не были обагрены кровью преступления.

– Да, но вы говорите о диких богах, которых создают себе невежественные дикари, не знающие культуры! На то и существуют просвещенные миссионеры, как в прямом смысле, так и в переносном. Только они помогают соединить истинность и необходимость веры с истинностью и необходимостью рационального мышления.

Адмирал насмешливо смотрит на своего приятеля. Он достает из кармана часы, сверяет время и подносит их к уху, проверить, идут ли они.

– Вы думаете, в наше время миссионеры кому-то помогут, дон Эрмес? Миссионеры что-то мне объяснят, и я начну поститься?

– Не будем об этом, дорогой друг.

Библиотекарь берет томик Горация, лежащий на ночном столике, и перелистывает страницы, однако не может сосредоточиться и в конце концов кладет книгу на кровать рядом с собой.

– Тем более в век прогресса и открытий, – внезапно подытоживает библиотекарь. – Взять хотя бы все эти племена, которые недавно обнаружили в Африке и на островах Тихого океана… Сперва понятие о справедливом боге, затем построение цивилизации, а в конце концов гармоничное сочетание различных идей. Нет ничего проще и ничего позитивнее.