Ритуальные услуги - Василий Казаринов

Его глаза уже подернулись мутноватой поволокой, но он нашел в себе силы собраться и прохрипеть:

— Да. Помню. Сладкая была девочка. Когда мы ее оставили раком…

Не стоило ему этого говорить: рука моя ведь действует сама по себе, без присмотра и контроля — рука сработала, метнулась к черному поясу, закрепленному на талии, и коротко полыхнул на лезвии солнечный зайчик, я видел, как этот зайчик юркнул вместе со сталью ему прямо под левую лопатку, и он захрипел, рот его оросился розоватой пеной. Дернувшись, он затих. Я освободил «ласточек», отер с них кровь, рассовал по гнездам, сходил к мусорной куче, выбрал ржавый овальный остов, увитый выгоревшими на солнце бумажными цветами, бросил ему на спину.

— Аминь! Садись, приятель, в мою лодку. Путь у ас не близкий. И грести я буду не слишком сильно — Харон устал.

1

Харон немного сдал — накопившаяся за века усталость наваливалась так тяжело, так свинцово, что рука его инстинктивно правила веслом, понуждая лодку скользить в направлении берега, беззвучного и сумрачного оттого, что дикий виноград застит в окне хижины белый свет. Он камнем свалился на жесткое ложе кровати, разрешив себе хотя бы полчаса сна. Убаюканный колыбельным тиканьем будильника, он, уже наполовину погрузившись в мутноватые воды своих сновидений, возможно, с запозданием припомнил, что думал было на время короткого отдыха выдернуть из розетки телефонный штепсель, да вот почему-то не сподобился. И напрасно — презрение такого рода мелочами оборачивается беспокойством: зуммер, волнистые переливы которого поначалу, воспринятые из глубин сна, казались просто шелестом накатывающих на песчаный берег низких волн, наконец подмыли каменное основание сна и подтолкнули слепую руку в направлении невыносимо унылого в его ритмичном однообразии звука.

— Алло, поверьте, мы искренне скорбим вместе с вами…

— Ой, ну не надо меня лечить! — оборвала Люка традиционный мой приветственный спич. — Ты как там, жив?

— Черт его знает. Подожди, дай я себя ощупаю. Да… Вроде жив. Во всяком случае, руки-ноги целы.

Разбавив паузу характерным придыханием, она с искренним беспокойством в голосе осведомилась:

— А между ног цело?

Спросонья я не понял, о чем это она, и глянул на часы, стоявшие на табуретке возле кровати: уже пять вечера. А впрочем, ничего удивительного: пока отвозил стрелка до места, пока выскребал из-под его онемевшего языка положенный мне обол, пока правил лодку к заводи, где меня сморил сон, — прошло время, так что прилег я, выходит, всего полчаса назад.

Я сел на кровати, тряхнул головой, и до меня дошло, чем именно она интересуется.

— Да вроде бы цело, — отрапортовал я.

— Ну, слава тебе господи! — Она испустила вздох облегчения и тут же соскочила на деловой тон. — Отдохнул маленько? Давай тогда немного потрудись. Ты мне нужен.

— В каком качестве? — зевнул я.

— В сугубо профессиональном.

Я попытался сообразить, зачем ей в такой час понадобился водитель траурного «кадиллака», но ничего вразумительного на ум мне не пришло.

— А ты где? — спросил я.

— Где-где! В… — Она обрисовала свое местоположение в тех же сугубо гинекологических выражениях, что и Мальвина в телефонном разговоре с Аркадием Евсеевичем. — Ты что, забыл?! Я весь день сегодня на ВВЦ торчу.

— Где?

— На ВВЦ, твою мать! Выставка достижений народного хозяйства.

— А-а-а, понимаю, — протянул я, припомнив, что перед моим бегством в Казантип Люка что-то говорила про ВВЦ…

Ах да: там должна была проходить традиционная ежегодная выставка достижений похоронного хозяйства под названием «Некрополь», и наше бюро, будучи конторой респектабельной, в таких занятных экспозициях участвовала просто по определению.

— Ну вот и хорошо, что припомнил, — заметила Люка. — Давай, греби быстрей сюда на нашем траулере.

— На кой черт нам там «кадиллак»?

— Да так, для пущего антуражу. Мы поставим его при входе, я уже договорилась с дирекцией.

Смутная догадка проплыла в моем еще вялом и не слишком поворотливом со сна воображении.

— Ты хочешь сказать, что мне предстоит торчать рядом с нашим челном в черном костюме с траурной повязкой на рукаве и зазывать посетителей каким-нибудь веселеньким кличем вроде: «Эй, ребята, садитесь, прокачу с ветерком до самой до могилы!»

Она хрипловато хохотнула на том конце провода.

— Черт, а это дельная мысль… Но нет. Это уже излишество. Просто повесим на ветровое стекло наш логотип и координаты — в порядке лишней рекламы, так сказать.

— Уже легче. Ладно, жди. Скоро подгребу.

2

Всякий раз, садясь за руль катафалка, я начинаю испытывать блаженное состояние абсолютно полного душевного покоя, и так, убаюкиваемый тяжелым и плавным, воистину минорным каким-то ходом громоздкого «кадиллака», уношусь в воображении к тем далеким временам, когда автомобильная промышленность еще находилась в состоянии зачаточном, и тем не менее в водах этой реки где-то в начале двадцатого века впервые появился диковинный, изукрашенный пышной резьбой и окаченный позолотой катафальный короб, усаженный на шасси с мотором.

— Имя отважного похоронных дел мастера, дерзнувшего идти в ногу с прогрессом, история, к сожалению не сохранила, — торжественно произнес я, выплывая в мутные воды Садового кольца. — Но память о его первопроходческом деянии будет вечно жить в сердцах коллег, моем во всяком случае.

Пообвыкнувшись в должности Харона, я начал потихоньку изучать историю вопроса, так что теперь вполне могу прочитать короткую лекцию по этому поводу.

На этот раз аудиторию мою составляла Галя, наш бухгалтер, которой позарез понадобилось подписать у Люки какие-то испещренные колонками цифр бумаги. Усевшись рядом со мной в обтянутую темным мягким велюром кабину, она терпеливо выслушала вводную часть лекции — рассеянно, как мне показалось, потому что по. ходу моего повествования она пролистывала кипу прихваченных с собой документов, однако впечатление мое оказалось обманчивым, потому что, стоило мне умолкнуть, она осторожно тронула меня за локоть.

— А дальше что было?

— Ну что… Просвещенные народы пылко приветствовали всякое проявление прогресса, так что заказы на новые гробы на колесах посыпались как из рога изобилия. Впрочем, не обошлось в начале пути без скандала,

— Что, покойника уронили в кювет?

— Да нет, покойник остался цел и невредим. Чего нельзя сказать о каком-то приходском священнике, который должен был хмурым сентябрьским утром девятьсот девятого года провожать усопшего в мир иной… Это просто потеха. При въезде на погост в местечке Стоунвилидж — кажется, это где-то в штате Огайо — мой коллега задел ступицей переднего колеса правую опору ворот. И от сотрясения дрогнула выведенная на воротах хрестоматийная надпись из трех букв.