Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева

В чем на самом деле состоит сила человеческая и в чем слабость, Альгердас уже понимал. А потому понимал и то, как претворять настоящую, внутреннюю силу в удары.

Через минуту Колян катался по земле, корчась от боли. Правда, он все же пытался встать, и Альгердасу приходилось бить его снова, чтобы не дать этого сделать.

— Су-ука!.. — задыхаясь, выл Колян. — За какого-то бляденыша!.. Да на кой он мне сдался?! Все, все… — наконец просипел он. — Не бей больше. Не буду больше…

Конечно, это тоже была зэковская выучка, трусливая по самой сути своей: не уступать никаким проявлениям человеческой натуры, но силе уступать безусловно и безговорочно.

Альгердас сделал шаг в сторону. Колян тяжело поднялся с земли и, отплевываясь, пробормотал:

— Брюс Ли, бля… Ладно, хер с тобой. Чего хочешь?

— Сказали же тебе: уезжай, — ответил Альгердас.

— Куда?

— Твои проблемы. Что-то же ты собирался делать, когда из тюрьмы выходил.

— То и собирался. — Колян растянул разбитые губы в ухмылке. — Бабу найти и у нее перекантоваться. Какое-то время.

— Время твое вышло, — отрубил Альгердас.

— И баба вся вышла. — Колян скрипнул зубами. — Вот же сука Маринка! Убью падлу, — зловеще пообещал он. — Знаю, к кому она поехала.

Вряд ли за его угрозами стояло что-то реальное, поэтому Альгердас не стал обращать на них внимание. Но и чересчур доверять словам этого типа о том, что он мирно уберется отсюда подобру-поздорову, тоже не стоило.

— Иди вещи собирай, — сказал Альгердас. — С автолавкой уедешь.

Что с автолавкой собирался уехать он сам, вспоминать он не стал. Ну куда он сейчас поедет? А если этот так называемый отчим сразу же и вернется? Как оставить одного совершенно беззащитного мальчишку? Надо хотя бы первое время… О том, сколько может продлиться это первое время и что он станет делать во второе или в третье время, Альгердас пока думать не хотел.

Собирать вещи Коляну не пришлось. Окно дома распахнулось, и из него вылетел брезентовый рюкзак. Вслед за ним полетела телогрейка. Потом в окне показалось Лешкино лицо.

— Дядь Алик, нечего ему тут собирать! — обращаясь к Альгердасу, крикнул он. — У него и вещей-то не было. Вон они все, в рюкзаке. А в дом его пусти, так он нож схватит или еще чего надумает. Он же злобный, как пес! Мамку бил… И…

Кого еще бил отчим, Лешка не договорил. Но это и так было понятно.

— Слышал? — сказал Альгердас. — Забирай свои манатки и уходи. Учти, я здесь остаюсь. Не вздумай вернуться.

— Да пошли вы!.. — зло бросил Колян, поднимая с земли рюкзак. — Больно надо возвращаться! Чего мне тут ловить в вашей глухомани?

Он, не оглядываясь, пошел к выходу со двора, но у калитки, у серого, наполовину сломанного частокола все же обернулся.

— А Маринку все равно достану! — выкрикнул Колян. — Хоть в Москве, хоть где. Так и передайте, если объявится.

Хлопнула калитка. Альгердас молча смотрел, как Колян идет по дороге, на ходу натягивая телогрейку на голое тело.

— Думаешь, не вернется? — спросил Лешка.

Он вышел из избы и остановился рядом с Альгердасом.

— Думаю, не вернется. Трус он, Лешка. Да и незачем ему, в самом деле, сюда возвращаться. Такие, как он, подолгу на одном месте не задерживаются.

«А такие, как я?» — мелькнуло у него в голове.

— Как же ты с ним вместе поедешь? — вздохнул Лешка.

— Я с ним не поеду. Переночую у тебя, если ты не против.

— Так следующий раз автолавка только через неделю будет! — всполошился Лешка. — Тебе ж на станцию надо!

— Разберемся, — уклончиво ответил Альгердас. — Завтрашний день сам о себе подумает.

— Так и завтра ж никто до Беловодной не поедет…

Судя по этим словам, Евангелие было Лешке незнакомо и его философское образование ограничилось лишь Кантом и Шопенгауэром.

Вспомнив его пересказ «Критики чистого разума», Альгердас засмеялся.

— Ты чего? — удивленно спросил Лешка.

— Пойдем в дом, Логантий, — сказал Альгердас. — Покажешь, что у тебя тут за библиотека.

Альгердас проснулся от невыносимой жары.

Пот лил по его лбу ручьями, стекал в глаза. Он хотел стереть с лица эту липкую влагу, но с удивлением почувствовал, что не может поднять руку. Собственное тело не слушалось его, и он не понимал почему.

— Поболе пить ему давай, — услышал он. — Чуть глаза откроет иль вскинется, сразу взвар подноси. Чтоб потел посильнее и болезнь из его с потом выходила. Понял, Логантий?

— Понял, баб Марья, — ответил детский голос. — Я и так пою его уже, пою… Боюсь, не захлебнулся бы. Он же, если глаза и открывает, все равно в сознание не приходит.

— Ничего, придет. — Женский голос звучал спокойно. — Парень молодой, здоровый. Лихоманка к нему прилучилась. Выздоровеет, ничего.

Пока происходила эта беседа, Альгердас чувствовал, как медленно, но определенно возвращается к нему способность управлять своим телом. Он сумел не только пошевелиться, но даже приподняться немного на локтях.

— Ой! — воскликнул Лешка. — Очнулся!

Ответить Альгердас не мог: язык его еще не слушался, он был сухой, шершавый и, казалось, заполнял весь рот.

Альгердас обвел взглядом комнату. Она была небольшая и по виду совершенно деревенская; он в таких и не бывал никогда. Бревенчатые, без обоев или хотя бы штукатурки стены, между бревнами которых торчит мох… По стенам лавки и сундуки… Большая печь, на торце которой угадываются какие-то блеклые узоры…

В печи сильно гудели дрова — она топилась, и от этого в избе было так невыносимо жарко. Рядом с кроватью, на которой лежал Альгердас, стоял Лешка. Лицо у него было радостное, хотя и немного испуганное. У двери, ведущей, скорее всего, на улицу, стояла старуха, уже собираясь выходить. Она была сгорбленная не просто от старости, а от самой настоящей древности, но при этом все же оставалась высокой. Наверное, в молодости она была статной и видной, но теперь об этом можно было только догадываться.

— Вот и очнулся. Доброе утро — с веселым днем! — сказала она. И, обернувшись к Лешке, добавила: — Видишь, а ты уж страху натерпелся. Теперь выздоравливать начнет гость-то твой.

Старуха вышла. Альгердас посмотрел на Лешку. Отсвет испуга в мальчишечьих глазах заставил его все-таки выговорить:

— Я… правда… выздоровел… Все хорошо уже…

— Ты лежи, лежи! — воскликнул Лешка. — Какое ж хорошо, когда ты мокрый весь? Я тебя сейчас вытру.

Он сорвал со спинки кровати какую-то серую тряпку и принялся вытирать Альгердасу лоб. Тот хотел было воспротивиться, сказать, что может это сделать и сам, но понял, что ничего он сам еще сделать не может. Он снова упал на подушку, почувствовал затылком, какая она твердая, комковатая, и опять закрыл глаза.