Братья - Крис МакКормик

Галуст бросил деньги на стол. Араксия! Араксия! Араксия! Сейчас она с матерью на концерте, и он еще может успеть.

К самому высокому зданию в Кировакане мчались двое мужчин, чтобы забрать с собой мать Галуста.

– Кто это? – спросила мать, одетая в голубой халат. – Почему так поздно? Выступление началось сорок минут назад. Если бы я знала, что ты приведешь с собой гостя, я бы и сама ушла. Ты же знаешь, что я люблю ходить на концерты. Это хоть какое-то разнообразие. Все, я пошла обуваться.

– Сегодня поет моя племянница, – сказал Галуст Григоряну.

– Да я пойду, пожалуй, – сказал тот. – Не стоит беспокоиться.

– Вот и правильно, – заметила мать Галуста.

– Нет, мама. Концерт скоро закончится – мы сильно опоздали. А я пригласил моего нового друга пообедать с нами. Так что мы пойдем все вместе, а потом славно пообедаем у нас.

– А обед кто будет готовить? Не твоя же жена, у которой и борщ-то несъедобен.

– Ну, на обратном пути зайдем к Мано и купим чего-нибудь.

– И просто так потратим деньги, когда дом полон еды!

– Да придумаем что-нибудь по дороге.

– Так, я уже готова! Тебя только жду.

Театр, что располагался неподалеку от центральной площади, был полон. В тот вечер в нем собрались папы и мамы, дедушки и бабушки, дяди и тети, двоюродные братья и сестры, одетые во все самое лучшее, что нашлось в семейных гардеробах. Тут и там мелькали букеты, приготовленные для юных талантов, развитие которых родители считали своей заслугой. В проходах люди сбивались в группы, другие же, пригнув головы, вертелись на своих сиденьях. Все это выглядело очень торжественно, и Мине вдруг стало жаль, что она в простом платье и что пришла сюда без мужа. В третьем ряду она увидела своих знакомых, среди которых была и ее сестра. Мина помахала им рукой, улыбнулась, а затем по привычке взялась за подбородок.

Ведя за собой дочь, Мина искала свободные места рядом. Пришлось потеснить целое семейство, зато освободились сразу три кресла. На одно Мина посадила Араксию, второе заняла сама, а третье оставила для Галуста, поставив на него сумку. Свекровь? Ну, свекровь сама себе что-нибудь найдет.

Огни померкли, меж рядов стихли говор и шепотки. Мине пришлось – сначала тихо, а потом во весь голос – предупредить, что она держит место для мужа. Неприятно было ловить взгляды людей, толпившихся в проходе, но ничего, она потерпит.

На сцене тем временем отзвучала песня и начался танцевальный номер. Мина постаралась сконцентрироваться на сцене. Она чувствовала себя женой Лота, убедив себя в том, что, если обернется в поисках Галуста, сразу же превратится в соляной столп. Еще она молилась про себя, чтобы произошла какая-нибудь заминка и выход племянницы задержали.

Но – нет, молитва не была услышана. Единственная тихая нота долго парила в воздухе, прежде чем превратиться в трель. Эту мелодию Талин репетировала в течение нескольких месяцев. В луче прожектора листья на платье Талин, расшитые бисером, ярко блестели. У губ девочка держала дудук, и, кроме нее, на сцене никого больше не было. Музыка была простой, из целых и половинных нот, и лишь одно место – с четвертными. Талин играла на миниатюрном детском инструменте, в половину взрослого дудука. Звук был выше, как на ускоренной пластинке, но от этого не менее чистым.

Потом Талин спела. Опять одна. Голубые лучики от ее платья плясали по лицам зрителей, но лица ее дяди нигде не было видно.

Раздались аплодисменты и свист публики. Мина посылала на сцену воздушные поцелуи, как бы говоря: «Ты не видела дядю Галуста? Он там, в проходе, фотографирует тебя!»

Где-то на середине очередного танцевального номера Мина вдруг почувствовала, как на ее плечо опустилась чья-то рука. Она уже собралась повторить, что место занято, как узнала руку своего мужа.

Галуст снял с кресла сумку, сел, наклонился и поцеловал жену.

– Я пропустил Талин?

Мина тихо пожала руку мужа: да, на выступление племянницы ты опоздал.

– Понимаешь, под самый конец дня ко мне пришел один человек.

Еще одно пожатие: выскажешься позже.

– У него на лице ожог. Выглядит ужасно.

– Пожалуйста! – прошептала Мина.

– Смотри. Он здесь.

Мина отвлеклась от танцующих детей. Среди людей в проходе стоял он. Лившийся со сцены свет падал на безбровое бритое лицо. Он стоял и грустно улыбался. Пропасть, так безжалостно разделившая их, стала уменьшаться. Мина почувствовала, как ее лицо невольно повторяет движение мускулов его лица – она тоже улыбалась ему.

– Ты знаешь его? – спросил Галуст.

Снова пожатие: пусть дети дотанцуют.

Танец закончился, объявили антракт, выступавшие дети бросились к своим родителям. Талин подбежала к Араксии, и их обеих подхватил на руки Галуст. Он немедленно начал сочинять, чтобы не обидеть Талин:

– Я видел и слышал тебя, Талин-джан, это было прекрасно.

Мина повторяла: «Ангел, ангел!» – как вдруг увидела, что Аво больше нет в проходе.

Даже не потрудившись объяснить, что происходит, она бросилась к дверям, продираясь сквозь толпу. Снаружи было темно, подгоняемый холодным ветром дождь хлестал куда-то вбок. Мина обхватила себя руками и увидела его. Заметно похудевший, он курил сигарету и губами шептал ее имя.

Она пошла в его сторону, разжав объятия, отпуская себя от себя самой.

– Так вы знакомы? – раздался голос Галуста, который нес на руках дочку.

Лос-Анджелес, Калифорния, 1989 год

В начале вечера я ждал ее на заправочной станции, сидя в своем «рейнджере». Отпущенные ей десять минут на сборы уже прошли. Однако я продолжал смотреть в зеркало, надеясь увидеть Мину выходящей из-за угла соседнего здания с красной сумкой на талии, похожей на чемпионский пояс.

Я продолжал ждать, как бы сказали мои коллеги по цеху, подпрыгивая от нетерпения.

А ведь все это время меня ждала Фудзи. Гораздо дольше, чем я ей обещал. И одна лишь мысль, что моя кошка сейчас с такой же надеждой смотрит в окно, разрывала мне сердце.

Потом я поймал себя на том, что, заглядывая в зеркало, вижу в нем тот день, когда попытался научить Броубитера водить машину. Я как-то сказал ему отрегулировать зеркало заднего вида под его рост, и, возможно, это и натолкнуло меня на мысль. Тогда мы еще разъезжали на моей старой «Каталине». Мы в те дни находились где-то в Вайоминге, у подножия покрытых снегом гор, где паслись стада диких лошадей. Остановились на заправке на высоте семи тысяч футов над уровнем моря, и, пока я возился с заправочным шлангом, Броу, сидя в теплом салоне, вертел в пальцах один из наконечников стрел, которые зачем-то собирал.