Великая Мечта - Андрей Рубанов

– Ебал я убытки, – тихо ответил мне мой товарищ. – Ебал я ликвидность. – Тут он повысил голос. – Ебал я все, что можно взыскать! Ебал я такую систему жизни! Дай телефон!

– Не дам. Ты все испортишь.

– Дай телефон!!! – выкрикнул Юра высоким голосом, очень хрипло и грубо. – Дай телефон!

– Ты все испортишь, – повторил я, запуская ладонь за борт пиджака и вытаскивая мобильную трубу.

Судебный пристав Диколаев посмотрел на меня с вдумчивым подозрением, засопел и переложил свою папку из руки в руку. Без сомнения, он, как и я, в конце ледяного январского дня сильно устал и явно хотел побыстрее разобраться с текущими делами. Он не желал скандала. Он всего лишь работал. Я же – сражался. В этом и заключалась разница.

– Алё! – выкрикнул Юра. – Банк? Подруга, дай-ка мне Сергея Витальевича! Он еще на месте? Вот и славно. Кто спрашивает? А тебе не все равно, кто спрашивает? Представиться, говоришь? А оно тебе надо, чтобы я представлялся? А вдруг ты потом будешь плохо спать? Ты об этом подумала?

– Переключаю на службу безопасности, – осторожно прошелестело в ответ.

– Переключай куда хочешь, но только потом. А сейчас соедини с Сережей. Моя фамилия Кладов...

– Рубанов! – выкрикнул я в трубку.

– Не поняла...

– Девушка, – любезнейше, вполголоса, произнес Юра. – Кладов, Рубанов – какая разница? Помните песню Высоцкого: «У меня было сорок фамилий, у меня было семь паспортов, меня семьдесят женщин любили, у меня было двести врагов...» Соедините, и все. Очень прошу. Настаиваю. Вопрос одной минуты. Пустяковый разговор. Срочно.

– Хорошо, – сдалась девчонка. – Так как вас представить?

– Представь меня высоким, широкоплечим, голубоглазым, богатым, щедрым, умным и веселым...

– Прекратите. Я серьезно.

– Скажите – старый друг беспокоит. Знаете, как бывает: старые друзья беспокоят, как старые раны...

– Соединяю.

– Кто говорит? – нервный фальцет банкира задрожал в моей голове.

– Слышь, ты! Ты чего творишь, Сережа?

– Кто говорит?

– Я говорю, я. Ты понял, кто. Что происходит? Что за движения? Сейчас возле моей машины пасутся мусора и чего-то хотят. Ссылаются на тебя.

– Мусора? – аккуратно переспросил Знаев. – Ты хотел сказать – сотрудники правоохранительных органов?

– Это ты сказал – сотрудники. А я сказал – мусора!

– Они действуют в соответствии с законодательством.

– С каким законодательством? Ты что, все забыл? Ты забыл, кто я? Сережа, дорогой, не сделай ошибки! Отзови своих людей и не трогай мою машину. Ты же знаешь: моя машина – это все, что у меня есть! По понятиям, последнее даже вор не берет.

– Прости, – сухо ответил банкир. – Проблема в том, что деньги не твои и не мои. Их надо вернуть, и все.

Юра помолчал. Его лицо сделалось как бы асфальтовым. Серым и твердым.

– Прошу прощения, Сергей Витальевич, – сказал он. – Видимо, я просто сорвался. Перенервничал и все такое... Я приложу все усилия, чтобы рассчитаться с вами до конца вечера... Извините за беспокойство... Всего хорошего...

– Что? – злорадно спросил я. – Поговорил?

– У тебя деньги есть?

– Немного.

Юра сплюнул на цементный пол.

– Немного достоинства, немного денег, немного чести – удобно живешь, правда?

– Прекрати. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Дай этому менту денег. Пусть отвалит до завтра. Пообещай, что утром представишь свое имущество ко взысканию в лучшем виде...

Многому не научился я в свои годы. Рисовать, например, не умею. И играть на пианино. Делать арабское сальто. Гнать самогон. Легко переживать неудачи. Кататься на серфе. Объясняться по-французски. А вот правильно разговаривать с представителями закона – умею хорошо.

Подходит, например, такой представитель часа в четыре утра на общем корпусе следственной тюрьмы Матросская Тишина, к дверной кормушке, пьяный и грустный, и просит арестантов: «Бандиты, а ну дайте чего пожрать». Понятно, что не у всех есть пожрать, но у тебя – есть, и ты выполняешь просьбу. Не из великодушия, конечно, а в расчете на будущую ответную любезность. Завтра этот прикормленный контролер закроет глаза на какое-либо, тобою совершенное, мелкое нарушение режима. Или позволит лишние пять минут подышать воздухом на прогулке. Или, по крайней мере, не станет бить тебя по ребрам резиновой дубинкой. Или ударит, но вполсилы. Ты суешь ему хлеба, луковицу, кусок сыра; он уходит, удовлетворенный, а ты остаешься внутри битком набитой Общей Хаты, – хлеба тебе совсем не жалко, и луковицы тоже, потому что тебе явлена была изнанка сущего. Охранник, который клянчит еду у того, кого он охраняет, – вот вам олицетворение закона; кто хоть раз кормил с руки вертухая, тот лишен иллюзий и всегда договорится с любым человеком в погонах. Пристав Диколаев сначала категорически возражал, но я использовал несколько простейших приемов красноречия – заглядывал в глаза, шутил и эмоционально жаловался на жизнь – и сделка все же состоялась. Банкир Знаев находился далеко – я же был рядом. Там, где банкир заплатил тысячу – я обошелся парой сотен. Предлагаемые мною здесь и сейчас наличные денежные знаки мгновенно перевесили для пристава все выгоды от сотрудничества с банкиром, и слуга закона, вместе со своим другом, испарился, взяв с меня честное благородное слово, что утром, на этом же самом месте, он в полном объеме получит с меня все, что надо. Хотя и я, и он прекрасно понимали, что такой вариант исключен. Правоохранительный экипаж взревел изношенным двигателем и укатил. Я же повернулся к другу и спросил:

– Что ты там говорил про честь и достоинство?

– Что лежало на душе – то и сказал.

– Зря ты так со мной. Мы все-таки очень разные. Ты остался там, а я вынужден жить здесь. И приноравливаться к обстоятельствам. На моем веку слишком многое случилось. Перестройка, перелом исторических эпох...

– К черту перестройку! – заорал Юра и выплюнул свою жвачку мне под ноги. – К черту перелом эпохи! К черту обстоятельства! К черту все это словоблудие! Получается, что любое блядство можно оправдать переломом эпохи!

– Я не собираюсь перед тобой оправдываться.

– А тебе и не надо! – Друг ударил ногой по крылу моей машины, и из-под арки колеса на пол обрушились черные комья мокрого снега. – Тебе главное – перед собой оправдаться! Вижу, в этом деле ты большой мастер!

Помнишь, как ходил на комсомольские собрания? Тебе не нравилось, но ты оправдывал все эпохой. Я хороший, говорил ты себе, я очень хороший, честный и порядочный, но эпоха не та! Хуевая эпоха! Потом ты бегал в кожаной куртке и потрошил багажники чужих автомобилей. Тебе не нравилось, но ты снова оправдывал свои поступки эпохой. Еще хуже стала эпоха! Совсем никуда не годная. Безобразная и жестокая. Но ничего, думал ты. Побуду пока таким же. Буду пока воровать помаленьку. Подожду, пока эпоха сменится...