Картонная пуля - Александр Духнов

— Сначала нет. Мы отслеживали Краснопольского, около… нет, три недели… И получилось, что проще всего его достать, когда он с этой Настей встречается — место безлюдное, минимум охраны. Корнищев пошел к этому заказчику и объяснил, так мол и так — или никак, или в лесу во время свидания, но тогда нет гарантии безопасности для телки. Тот, заказчик то есть, поломался и согласился. Только сказал, чтобы, по возможности ей жизнь сохранить. Но мы тогда для себя сразу решили никого не оставлять… Тебе Корнищев может больше рассказать, он же все это на контроле держал. Я ему скажу, он расскажет…

— Спасибо, Коля. Зиновьева знаешь?

— Какого Зиновьева?

— Ну, Зиновия.

— Знаю. Сильно пантовый! Только не в Кемерово. На местном рынке. Только у нас с ним никаких дел. Наоборот, Корнищев ему чего-то накосячил, но я не в курсе.

— Ты намекаешь, что не Зиновий заказывал Треухина?

— Вряд ли Зицовий. Да, точно не он.

— А Терехина знаешь?

— Твоего другана, что ли? Знаю, конечно. Он ни при чем. Мы его заставили тебе позвонить… Серега, не могу больше! Выпусти из воды. Век тебе буду служить!

И впрямь парень выглядел неважно. Огромный ледяной залив высасывал из него остатки тепла. Синими дрожащими пальцами он скреб ледяную кромку, оставляя на ней розовые пятна.

— Я вот чего понять не могу, — размышлял я вслух, — почему вы, можно сказать, не тронули Терехина, а за мной гоняетесь, как будто я — главный приз.

Неужели было непонятно, что я в ментовку с докладом не пойду?

— Это-то понятно. Это все из-за Корнищева. У него к тебе какой-то личный счет образовался. Он у нас немного… Увлекается, знаешь… В голову себе вбил, что должен тебя достать во что бы то ни стало. Мы его убеждали, что не надо… Это все он! Он тебя сильно хочет достать… Только он… Хочешь я тебе его сдам?

Теряя тепло, Своровский говорил все тише.

— Мать Насти Треухиной — ваша работа? — продолжал допытываться я.

— Мать Треухиной? Которую машина сбила?.. Нет. Зачем она нам?

— Как это зачем? Чтобы выйти на Настю.

— А Настя зачем?

— Хочешь сказать, что она как свидетельница вас не интересовала?

— Нет, не интересовала… А что она видела-то? Ничего не видела, и ее никто толком не видел…

— А возле «Универсама» три дня назад кто в нее стрелял?

— Первый раз слышу.

— Такой мэн, в светлом плаще…

Из гортани неудачливого моржа вырвался лишь птичий клекот.

— Что? — переспросил я.

— Ей-богу, не знаю. Это не из наших.

Узкие синие губы Своровского покрылись инеем. Если выпустить его из проруби, пожалуй, все равно не выживет, и до бани сам не доползет… И даже из воды не выберется. Да и не хочется ему больше куда-то вылезать, бороться и испытывать новые страдания от борьбы.

Но я ошибся. Синее лицо исказила судорога последнего усилия и изо рта вырвался крик:

— Помогите! Братцы! Помогите!

Удивительная ночь! Ночь открытий. Во-первых, оказывается, что заказчиком двигали не серьезные финансовые интересы, а всего лишь расстроенные чувства. Всего лишь! А что я знаю про чувства? Я только знаю, что мне и в голову не пришло бы убивать любовников своих бывших, настоящих или будущих подружек. С другой стороны, Настя — редкая красавица, у кого-то из-за нее вполне мог шифер треснуть. Во-вторых, исполнителями тоже управлял не строгий расчет, а опять-таки некая эфемерность. Месть! И об этом чувстве я ничего не могу сказать. У поэта Маяковского были какие-то идеи — «Я вышел, чтоб… че-то там… строить и месть…» Впрочем, Корнищев — безусловно, эпическая фигура. Не умеет проигрывать, а на меня натыкается уже во второй раз… Бог ты мой! Какая, в сущности, фигня заставляет многих людей, хотя бы меня, не спать по тридцать шесть часов, не ночевать дома, бояться каждой тени… А что в нашей жизни не фигня?.. С ходу и не придумаешь… Может, натурально, любовь и месть? Ну не машина же, не квартира с двумя туалетами… «Возлюби жизнь больше, чем смысл ее», — учила меня знакомая девушка Ира…

— Братцы, на помощь!

За то, что последние вопли умирающего долетят до ушей боевых товарищей, я не опасался. Своровскому казалось, что он кричит, на самом деле звук едва вырывался из гортани, и умирал тут же, ударяясь в ледяную стенку. Зато на его долгое отсутствие могли обратить внимание. Или там водка уже погасила все мозги?

— Пошли, — позвал я Самаковского.

— А этот?

— Пусть остается. Не с собой же тащить…

…Дверь бани легко подалась. Следующая звонко ударилась о препятствие. Передо мной схватилась за разбитое лицо обнаженная девица. Верно, собиралась искупаться в снегу или забеспокоилась по поводу Коли, а тут я деревянной плоскостью расквасил ей нос и рот. Сквозь пальцы уже проступала кровь… Что вы хотите: проституция — профессия мужественных женщин, как бы странно оно не звучало. За то и деньги платят. Не по любви же они здесь собрались?.. Девок пять или шесть отдыхали в креслах, закутавшись в простыни, стреляя глазами и припивая из фужеров вино или пиво. Так стреляют, когда соображают, кто кому достанется. И достанется ли что-то сверх тарифа? Так не доставайся же ты никому!

— Все на пол лицом вниз! — скомандовал Самаковский, пока я размышлял, как поступить — то ли извиняться перед побитой жертвой нашего внезапного появления, то ли заорать страшным голосом, то ли выстрелить в потолок.

Девушки попались сообразительные, не так чтобы все сразу рухнули с кресел, но так или иначе поползли на пол, лупая круглыми глазами…

…С веселым криком распахнулась деревянная дверь в парную:

— Колян, где пропадал?

С обнаженного тела атлетически сложенного бычка сбегали струйки пара. Сразу видно, железом балуется, вот и добаловался… Два ствола, оборудованных глушителями, мгновенно стерли с его лица красивую белозубую улыбку…

В глубине парной просматривались еще тела.

— Атас! — заорал атлет, отступая обратно в парную.

Мой глушак издал чмокающий звук, бычок выпучил глаза и, цепляясь за косяк, повалился на спину, сметая на пути деревянные перила, ограждающие каменку.

Я махнул Самаковскому на еще одну дверь, а сам через распластавшихся на полу девушек запрыгал к парной.

На полке, оторопев, решения судьбы дожидался коротконогий, заросший черной шерстью мужик, обличьем знакомый — один из тех, кто караулил меня в квартире Терехина.

К углам жались две подруги, визжа при этом запредельным образом, на сверхвысокой частоте. А парную между тем заполнял тошнотворный запах жареного мяса — мертвый атлет, шипя, поджаривался на раскаленных камнях.

Я дважды бесшумно выстрелил, и волосатый с верхней точки нагрева нырнул вниз головой.