Картонная пуля - Александр Духнов

А вот и Корншцев, Илья Корнеевич, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, судим. Теперь-то я его сразу узнал. Тем более, что он был в майке, как и две пятилетки назад, когда я видел его перед собой на ринге.

Илья Корнеевич прятался за дверью, и когда я появился, пытался прибить меня той же дверью. Я как будто пытался увернуться, но все же удар пришелся в плечо, и «Беретта», выпавшая из безвольной руки, улетела под кресло, на котором кучей валялись юбки, платья, жакеты, свитера, а сверху — горячий автомат Калашникова, укороченный… И все же я успел отправить спасительный удар левой нижней конечностью в сторону Ильи Корнеевича, и в свою очередь уже противоположный ствол, вращаясь, словно упомянутый бумеранг, взмыл под потолок и приземлился по другую сторону двуспального сексодрома в аккурат под ноги вздрогнувшей полуголой троицы.

Как в доисторические времена, два мужика остались друг против друга с голыми руками. То есть так… Илью Корнеевича украшала единственно длиннющая, как у игроков НБА, майка да кроссовки с незавязанными шнурками, зато штаны отсутствовали полностью — человек в возникшей суматохе предпочел не отвлекаться на подобные мелочи.

Описанный наряд не то, что не скрывал, а, наоборот, красноречиво подчеркивал сформированное тысячелетиями тело бойца-убийцы и всю имеющуюся в наличии мощь. Тяжеловат, конечно, для тридцати лет, но с другой стороны, чем это туловище можно убить?

Корнищев стоял против меня горой открытых для обозрения, подернутых жирком мышц. Гладиатор! И напротив, про мои руки нельзя было сказать, что они голые. Футболка, пуловер, финская куртка… И в кармане куртки последний подарок Самаковского — именной «пээм», девять миллиметров.

Некоторое время мы оба изучали возможность добраться до «Береты» под креслом. Для обоих расстояние получалось одинаковым… Вот мы прыгаем, катимся кубарем… Получается малоэстетичная борьба в партере.

Рот Корнищева растянулся в нехорошей улыбке. Всем своим затянутым в тяжелую броню мозгом человек ощутил близкую возможность реванша, к которому рвался десять лет и всю жизнь.

— Ну, что, баран, добился своего? Вот и встретились! — сладострастно объявил Корнищев. — Думаешь, ты чемпион?

— Да какой я чемпион? Это ты чемпион, а я просто рядом стою.

— Думаешь, думаешь!

— Значит, это правда, что ты забыть не можешь нокаут одна тыща девятьсот восемьдесят девятого года?

— А зачем мне его забывать?

Тоже верно! Какая у меня цель в жизни? Пить с друзьями водку, знакомиться с девушками и зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность пить и знакомиться. А Корнищев — человек серьезный. И цели у него серьезные — не прощать обиду. Чем не образ жизни?

— Хочешь меня убить? — уточнил я.

— А ты как думаешь? — усмехнулся Илья Корнеевич.

— Вот и я чувствую, что пришел мой смертный час. Может, перед смертью, я имею в виду, перед моей смертью, скажешь, кто заказал Треухина с Настей?

Своим маленьким мозгом Корнищев сообразил, что над ним издеваются и бросился вперед, словно ракетный аэроплан палубного базирования. Годы у меня уже не те, реакция не та. Да что оправдываться? Пропустил бросок, засуетился — вроде, потянулся к карману и увернуться хотел, а в итоге не успел ни того, ни другого. Грохнулся затылком об пол, а сверху бетонной плитой навалился кемеровский чемпион.

Если выберусь живым из-под надгробной плиты, брошу пить, буду тренироваться.

То ли он задушить меня хотел, то ли шею переломить. Но я тоже в свое время на тренировках на шею внимание обращал не хуже, чем любой борец, а уж борцы-то понимают всю важность укрепления шейных позвонков… Корнищев неумолимо сжимал клешни на моем горле.

— Г-х-х-х, — только и мог просипеть я.

— Ничего, ничего, — прохрипел надо мной сизый от натуги Корнищев, — скоро тебе будет хорошо…

Я наконец добрался до «пээма» Самаковского и выстрелил через куртку. Жуткий Илья Корнеевич дернулся всем телом, как иногда вздрагивают во сне, но хватку не ослабил. Я выстрелил еще.

Шумно выдохнув изо рта вонючую воздушно-капельную инфекцию, Корнищев отвалился в сторону.

— Эй, друг, — позвал я, восстановив функции горла, — погоди, не умирай. Назови заказчика. Кто заказчик?

В глазах непобедимого чемпиона отражалась бесконечная пустота.

— Fly не будь сволочью, — уговаривал я. — Ты все равно умрешь. Какое тебе до него дело? А мне еще жить да жить. Эй!

Мой голос догнал его перед чудовищными вратами, мутная капля ненависти зародилась в пустой глазнице и скатилась к виску.

Страшно умирать или нет? Например, я достиг, чего хотел. Пью и знакомлюсь. А несчастный Илья Корнеевич умер, так и не утолив свою обиду. Гонялся, гонялся и… Печальный конец…»

Третий глаз открылся около четырех часов ночи.

На диване в своей квартире я припивал черный кофе с водкой из пол-литровой кружки, закусывая черствой краюхой бородинского хлеба. У себя я держу только бородинский, он может храниться целый месяц, и как будто только вчера сорвали с грядки — очень удобно для человека, который не знает, когда в следующий раз окажется дома.

Обнаружив давно забытую незаконченную бутылку водки в холодильнике, я сказал себе: все кончилось. Некого больше бояться, не от кого прятаться. Конечно, я не узнал имени заказчика. Но кого это теперь волнует? Треухин аннулировал заказ, а Терехину доложу, что убийство не имеет отношения ни к комбинату, ни к политике, а чьи-то персональные гуси вряд ли представляют интерес для имиджмейкера. Настя Треухина так или иначе уезжает…

Нерешенными пока остаются две проблемы: Зиновий и официальное милицейское расследование кровавой мясорубки в Боровом. Конечно, мне никогда не добиться от губернского племянника того, чего добился Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц, но есть ощущение, что опасаясь шантажа, по крайней мере в ближайшее время Зиновий меня трогать не будет. Что касается ментовки… Это вечный страх. Как говорится, от тюрьмы и от сумы… Страх — он же как боль, сигнализирует о неполадках в организме и жизни. А если страх вечный? Стоит ли прислушиваться к вечному страху?

Остается Самаковский. Вернее его жена. Вернее то обстоятельство, что мне придется смотреть ей в глаза. Неизбежные и в чем-то стандартные отходы производства — такой мыслью я пытаюсь себя приободрить. Цинично? А кто сможет придумать лучшее оправдание? Ну, виноват я, ну сам когда-нибудь полягу… Или по глупости, или тоже за какую-нибудь сволочь, что, впрочем, одно и то же.

И вот я пью кофе с водкой, и передо мной мигает экраном телевизор, в котором открывает рот… эта, как ее?.. Не помню, как фамилия. Линда, что ли? Или Алсу? В коротком платье. У нее еще такой клип есть — возле холодильника в шерстяных носках…

Я включил ящик автоматически, думал настроиться на музыкальный канал. Не потому, что хотел послушать музыку, а так, чтобы что-то невоенное мелькало перед глазами. Тем более, что и звук сразу выключил.