Сталинские маршалы в жерновах политики - Юрий Рубцов

Для начала Блюхеру пришлось уже не выступать с докладом, а давать Главному военному совету объяснения. Квалифицируя бои у озера Хасан как всестороннюю проверку мобилизационной и боевой готовности не только частей, которые непосредственно принимали в них участие, но и всех без исключения войск Дальневосточного фронта, ГВС пришел к выводу, что «события этих немногих дней обнаружили огромные недочеты в состоянии ДКФронта. Боевая подготовка войск, штабов и командноначальствующего состава фронта оказались на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь)…»

Виновными в этих «крупнейших недочетах и в понесенных нами в сравнительно небольшом боевом столкновении чрезмерных потерях» объявлялись командиры, комиссары и начальники всех степеней фронта и «в первую очередь, командующий ДКФ маршал Блюхер»[183].

Такие выводы для Блюхера означали полный крах его служебной карьеры. Но это было все же полбеды. А вот то, о чем зашла речь дальше, грозило уже его свободе да и, как показало время, самой жизни. В ход обильно пошли политические ярлыки. Характерно, что Мехлис не участвовал в заседании ГВС, но обвинительные формулировки словно списаны с его многочисленных телеграмм в Центр (да так, наверное, и было в действительности). Блюхер был обвинен в «преступном невыполнении» директив ГВС и наркома обороны, покрывательстве многочисленных «врагов народа», сознательном пораженчестве, двуличии, потворстве японским агрессорам, саботировании вооруженного отпора им, самоустранении от руководства боевыми действиями и даже провоцировании Японии на большую войну против СССР. Даже части таких обвинений было достаточно для ареста и объявления человека, в адрес которого они прозвучали, «врагом народа».

Правители страны заставили Блюхера пройти крестный путь полностью, ощутить всю гамму переживаний, чтобы морально надломить, а если удастся, то и сломить военачальника. Арест был впереди, пока же ГВС ограничился отстранением Василия Константиновича от должности командующего ДКФ. Сам фронт был расформирован, и из его войск созданы две армии с непосредственным подчинением их наркому оборону — 1-я Отдельная Краснознаменная (штаб в г. Ворошилове, командующий — комкор Г.М. Штерн) и 2-я Отдельная Краснознаменная (штаб в г. Хабаровске, командующий — комкор И.С. Конев).

Забегая несколько вперед, скажем, что за неудачные бои у озера Хасан были и осужденные. 31 марта 1939 г. командующий 1-й (Приморской) армии комдив К.П. Подлас, члена военного совета бригадный комиссар М.В. Шуликов и начальник штаба полковник А.И. Помощников были приговорены к нескольким годам лишения свободы, причем в отношении двух последних лиц меру наказания было признано считать условной. Условным оказалось наказание и Подласа. Уже 2 апреля он направил Ворошилову покаянное письмо, в котором признавал: «Моя вина в том, что я слепо, не как командующий большевик, а как не рассуждающий солдат выполнял директивы фронта, которые оказались вредительскими (враг Блюхер)… Я прошу Вождя народов Великого тов. Сталина, партию, Правительство, Вас, тов. Народный комиссар, простить меня, дать мне возможность, на какой угодно работе оправдать свою вину…»[184]

Нарком переправил письмо Сталину и Молотову, и Подлас был не только прощен, но и возвращен в армию (генерал-лейтенант Подл ас, командующий 57-й армией Юго-Западного фронта, погиб в мае 1942 г. в окружении под Харьковом). Не исключено, таким «приговором» высшая власть демонстрировала показную милость к тем, кто не запирается в своей вине, готов был каяться и каяться.

Блюхер же оказался из иного теста.

Решением от 31 августа 1938 г. Главный военный совет РККА оставил полководца в своем распоряжении. «Хабаровск больше не вернусь, — телеграфировал Василий Константинович жене. — Срочно собирайтесь всей семьей в Москву». Но он еще загодя ожидал большие неприятности и драматические перемены. Как вспоминал старший сын Блюхера Всеволод, «после событий на оз. Хасан отец возвратился в Хабаровск в очень тяжелом состоянии… Он собрал нас: меня, жену, детей и Павла, своего брата — летчика-истребителя и, откровенно побеседовав, сказал, что ожидает ареста и хотел бы увести от этой беды нас. Так, мне он предложил поехать в Ленинград к моей родной матери и к Зое — сестре, которая всегда жила в Ленинграде… Мог ли он тогда предполагать, что станет со всеми»[185].

Когда в середине сентября Глафира Лукинична с детьми приехала в Москву, муж рассказал ей о заседании Политбюро ЦК ВКП(б), которое, как и ГВС, разбирало его «дело». Агрессивный тон на нем задавал Ворошилов. «По приезде в гостиницу после заседания Политбюро, — признался Блюхер, — меня от самоубийства удержало только то, что ты с детьми была в дороге, — что будет с вами? Как оставить?»

Трудно сказать, действительно ли Сталин пока не решил, как поступить с бывшим командующим ДКФ, или действовал дъявольски-иезуитский план, имевший цель вселить в человека уверенность, что опасность прошла, а потом прихлопнуть его как муху. Второе, пожалуй, вероятнее, если учесть, что аресту Блюхера предшествовали его оперативная разработка органами контрразведки, наружное наблюдение за ним и просмотр всей корреспонденции.

Тем временем Ворошилов предложил Блюхеру отдохнуть всей семьей в Сочи на своей даче «Бочаров ручей». Отдых был горьким и больше походил на домашний арест. Семья находилась в полной изоляции, Василий Константинович все время пребывал в глубокой задумчивости. Нарушивший уединение своим приездом в середине октября брат Василия Константиновича — Павел привез тревожное известие: после отъезда семьи из Хабаровска по городу распространились слухи о том, что Блюхер оказался японским шпионом и намеревался совершить побег на самолете в Токио.

И спустя 60 лет Глафира Лукинична рассказывала о происшедшем 22 октября 1938 г. с такими подробностями, будто это было вчера. Утром, когда она в детской кормила восьмимесячного сына, по коридору к спальне буквально пронеслись четверо мужчин в гражданских костюмах. Мгновенно поняв, в чем дело, женщина устремилась за ними. «Помню, — пишет Глафира Лукинична, — сидящего на постели мужа, в белье, опершегося обеими руками о край кровати, ноги скрещены, голова опущена… Двое других, стоявших слева от кровати, обыскивали верхнюю одежду мужа…» Ни сказать, ни увидеть что-то еще ей не позволили.

Первым на улицу к стоявшим у входа автомашинам вывели маршала. Шел он нетвердым шагом. Ему даже не позволили одеться как положено, так что сапоги и форменные брюки дополняла лишь нижняя белая рубашка с подтяжками. «Потом арестовали меня, — вспоминала Глафира Лукинична. — Наша пятилетняя дочь Вайра взяла меня за левую руку и, весело подпрыгивая, напевала песенку, сопровождая свою уже арестованную мать… Вдруг, уже у выхода, ребенка словно ударило током. Она дико закричала, обняла мои колени, вцепилась в них… Оторвать ее от себя у меня не было сил, оторвали они. Меня посадили в машину, стоявшую у подъезда, по-догнав ее к впереди стоявшей, в которой уже был муж. Последним вывели Павла, и кортеж из пяти машин направился к железнодорожному вокзалу»[186].