Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

Поэт-лефовец, которого обычные загранпоездки (с пребыванием только в одной стране) уже не удовлетворяли, и который рвался совершить кругосветный вояж, вряд ли нуждался в «охранной» грамоте на своё жильё. Скорее всего, это была очередная гепеушная «утка», запущенная для того, чтобы ещё надёжнее прикрыть сотрудничество поэта с чрезвычайным ведомством. Не случайно же он вёз в Париж и другое письмо Луначарского – то самое, в котором утверждалось о необыкновенной талантливости его подателя. Что же касается комнаты Маяковского, которую нарком просил ему сохранить, то дом, где она находилась, принадлежал Высшему Совету Народного Хозяйства, а этот Совет с февраля 1924 года возглавлял Феликс Эдмундович Дзержинский, глава ОГПУ. Круг, таким образом, замкнулся!

А какими «делами» занималось тогда Объединённое Главное Политическое Управление?

Осенью 1924 года (явно по совету Владимира Джунковского или по предложению каких-то других инициативных чекистов) ОГПУ начало устраивать пирушки среди писателей, поэтов, художников и артистов. Вино лилось рекой, и сексоты-гепеушники распрашивали захмелевших интеллигентов, что могут они сказать о «плохих» большевиках, совершающих неверные «загибы» и «перегибы». Ответы тут же фиксировались.

Те, кто раскручивал на Лубянке «дело четырёх поэтов», связанное с пивным инцидентом, заказали (как мы предположили) журналисту Михаилу Кольцову фельетон, который 30 декабря 1923 года на первой своей странице опубликовала газета «Правда». Кольцов напомнил читателям:

«В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство; в московской пивной организовано национальное объединение «Россияне». Давайте, будем грубы и нечутки, заявим, что это одно и то же».

И автор фельетона призвал:

«Надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу».

Претворить этот призыв в жизнь вполне можно было, разгромив «Орден русских фашистов», который и организовали сотрудники Лубянки – для заманивания в него московских интеллигентов. В слове «фашизм» тогда ещё не было ничего особо негативного – «фашисты» воспринимались как члены какой-то очередной поэтической группы (по аналогии с «футуризмом» и «футуристами», «имажинизмом» и «имажинистами», «конструктивизмом» и «конструктивистами»). В этот «Орден» стали привлекать молодых московских поэтов, а среди них – младших братьев Василия Чекрыгина (соученика Маяковского по Училищу живописи, ваяния и зодчества), поэтов: 23-летнего Петра и 22-летнего Николая и 31-летнего Алексея Ганина.

Гепеушникам (от друзей-собутыльников Ганина) давно уже было известно о его взглядах, и поэту поступило предложение (якобы от жившего в Париже князя Вяземского): написать статью для публикации её в одном их журналов, издававшихся во Франции. Ничего не подозревавший Ганин статью написал и отдал её для отправки за границу.

В первых числах сентября 1924 года на одном из гульбищ, устроенных сотрудниками Лубянки, у Ганина (после рюмки-другой) спросили, не может ли он назвать состав правительства, которое управляло бы страной лучше большевистского Совнаркома. Алексей не только назвал, но и написал фамилии членов такого правительства. Пост наркома по просвещению в его списке занимал Сергей Есенин, который (он тоже участвовал в той пирушке) тут же потребовал вычеркнуть его. Ганин вычеркнул и поставил вместо него молодого поэта Ивана Приблудного (Якова Петровича Овчаренко).

Благоволившие к Есенину гепеушники тотчас подсказали ему, чем этот инцидент может завершиться, и посоветовали поскорее Москву покинуть. И 3 сентября поэт сел в первый же поезд, отправлявшийся в Баку.

А попавшийся на гепеушный крючок Алексей Ганин неожиданно получил работу – его взяли (чекисты дали «добро») на небольшую должность в акционерное общество «Хлебопродукт», и он стал, наконец, получать зарплату.

О другом поэте, ленинградце Василии Князеве – в книге Виктора Кузнецова:

«Прослеживается связь Князева с чекистами-сексотами и даже непосредственно с ведомством ГПУ. 1 ноября 1924 года на заседании бюро коллектива 3-го Ленинградского полка войск ГПУ рассматривалось его заявление о восстановлении в партии (очевидно, как лицо «свободной профессии» он стоял на учёте в этом полку). В тот день парторг Василий Егоров просьбу Князева отклонил – «в виду его неразвитости» и потери связи с организацией с 1922 года. Удивляться такой резкой оценке «горлана-главаря» не следует, он самоучка, умел лишь бойко слагать звонкие рифмы, книг же читать не любил. Прижимистый в деньгах, подолгу не платил партвзносов. Из протоколов собраний сотрудников «Красной газеты», где он печатался, известно, что в феврале-августе 1924 года (полгода) сей зиновьевский певчий не заплатил в партийную кассу ни копейки, хотя только в феврале того же года его заработок составил 259 рублей 68 копеек, а это месячный оклад советского чина губернского масштаба».

1 ноября 1924 года ОГПУ начало аресты в Москве. Ордера на задержание подписал Генрих Ягода. Гепеушный отчёт о первых задержаниях, составленный уполномоченным 7 отдела СО ОГПУ Георгием Врачёвым и его начальником Абрамом Словатинским опубликован. Вот выдержки из него:

«1 ноября 1924 года ответственные сотрудники ОГПУ товарищи Беленький, Агранов, Словатинский, Якубенко и другие, законно явившись на квартиру Чекрыгиных, застали там пьяную компанию поэтов, литераторов, проституток. Был предъявлен ордер на право ареста Чекрыгиных и у присутствующих спросили документы. В ответ на предложение сотрудников некоторые из пьяной компании бросились в драку, нанеся трём сотрудникам побои».

Поэта Алексея Ганина арестовали на следующий день. Он потом написал в показаниях:

«В день ареста (накануне я получил семьдесят рублей в Хлебопродукте жалования) я ходил покупать пальто на Смоленский рынок. Пальто не купил… и пошёл просто обедать, где подешевле, то есть в «Рабочую газету»».

Пообедавшего Ганина арестовали на выходе. Во время задержания листки с его тезисами («Мир и свободный труд народам») были подсунуты ему в карман, а затем торжественно извлечены при обыске в ГПУ.

Аресты продолжились.

Матвей Ройзман, зафиксировавший эту ситуацию в своих воспоминаниях, писал о ней как-то вскользь, без особых комментариев:

«Каково же было моё удивление, когда… я узнал, что… вся компания, одно время сидевшая с Сергеем за столиком, арестована в связи с раскрытием заговора «Белого центра» и выслана в Соловки».

От ареста до высылок в концлагерь в ту пору проходило, как правило, несколько месяцев. А об аресте «всей компании» Ройзман узнал, надо полагать, сразу же, то есть в ноябре 1924 года. А были арестованы тогда поэты Пётр и Николай Чекрыгины, Алексей Ганин, Виктор Дворяшин, Владимир Галанов, Григорий Никитин, актёр и литератор Борис Глубоковский и ещё семь человек.

На арест своих друзей Сергей Есенин откликнулся стихотворением «Русь уходящая», написанным 2 ноября 1924 года. Оно начиналось так: