Багдадский вор. Трилогия - Андрей Олегович Белянин

сказал, харя твоя немытая… Ходжа, но это же в корне меняет дело! За это надо выпить!

Домулло солидно кивнул, башмачник уронил лицо в ладони и глухо зарычал, но в эту минуту в лавку кубарем влетел перепуганный Рабинович, и раскатистый женский бас оповестил:

– Тьфу, зараза, понаставили тут… Ахмед, ты уже дома?

* * *

Лучше прогневить Аллаха, чем женщину.

Из стенаний вынужденных евнухов

То, что вошло в лавку следом, – трудно назвать одним словом. Одной фразой? Попробуем… Тогда это примерно звучало бы так: «В дом вошла Женщина с Большой Буквы!» Причём с самой большой. В Оболенском было под два метра, да с метр в плечах. Так вот, вошедшая красавица вряд ли была намного ниже и уж никак не уже в груди. Даже наоборот, за счет впечатляющего бюста, более напоминающего два четырёхлитровых кувшина, девушка казалась куда крупнее Багдадского вора. Лицо округлое, нос крупный, губы пухлые, щёки румяные, брови чернёные; одета в свободное зелёное платье, синие шаровары и ярко-красные туфли без задников. Но самое удивительное, что на ней не было чадры! Так, лёгкая серебристая вуаль на расшитой тюбетейке, и всё…

– Салам алейкум, уважаемые! Ахмед, тебя что здесь, обижают?!

– Нет, нет! – поспешил встать с пола влюблённый башмачник. – Ты… я… о! Позволь представить тебе двух моих, самых любимых, друзей!

– Не поняла-а… – В голосе девушки зазвучала явная смесь ревности и недоверия. – Ты не говорил, что у тебя есть другие любимые друзья… кроме меня!

– О свет моих очей! Как ты могла подумать?! Они… любимые, но не в этом смысле… Ты для меня – единственная и неизменная любовь, вот уже второй день сжигающая пожаром страсти моё бедное сердце!

Оболенский и Ходжа молчали как рыбы, прижавшись к стене и не делая ничего, что могло бы быть истолковано как непредумышленная угроза. Впечатляющий объём бицепсов у девицы читался даже через свободного покроя одежду. Пока она не проявляла особой агрессии, но возражать ей почему-то не хотелось. Как, собственно, и вообще раскрывать рот без разрешения…

– О мой нежный персик!

– О моя спелая дынька!

Вслед за этим последовали бурные восхищения друг другом, тихие поцелуи и довольно откровенные объятия. Пользуясь тем, что влюблённые несколько отвлеклись, Лев подпихнул в зад распластанного на полу Рабиновича, делая ему знак сваливать побыстрее. Ослик кивнул и уполз по-пластунски, прижав уши к спине и заметая след кисточкой хвоста.

– О хрустальная звезда моих снов! Обними меня-я-а-а-а…

– О бесценный алмаз моей души! Я не сильно тебя прижала?

– Лёва-джан… Т-с-с! Тебе не кажется, что мы лишние… – одними губами прошелестел Насреддин.

– Линяем… – не разжимая зубов, подтвердил Лев. – Тут сейчас такая эротика начнется – сам шайтан покраснеет! Уходим, пока она и нас не включила в список…

Оба свидетеля постарались не дышать и стать предельно плоскими, надеясь незамеченными выскользнуть за дверь, но не успели… Рослая девушка на миг оторвалась от расцеловывания своего щуплого любимого и обратила к ним огненный взгляд:

– Не убегайте, почтеннейшие! – В одном этом предложении было всё – и просьба, и угроза, и уговоры, и наезд.

Лев с Ходжой сделали удивлённые глаза, изо всех сил демонстрируя, что просто чешут спины о косяк. Измученный любовью башмачник рухнул в угол, на прикупленные подушки, а его подруга увалилась следом. Она расположилась легко и вольготно, подмяв под себя счастливого Ахмеда так, чтобы её спине было удобно…

– Ваши имена, аксакалы!

– М-м… Аллах не сподобил нас столь высоким званием… – начал было домулло. – Аксакалы – это многомудрые старцы, а мы с другом ещё даже не шагнули на путь постижения Истины, ибо…

– Имена! – ещё раз, без нажима, повторила гостья. Ахмед за её спиной улыбался так, словно ему вырезают аппендикс. Или, вернее, выдавливают, без наркоза…

– Лев Оболенский!

– Ходжа Насреддин!

– Ой… не может быть… Врёте, почтеннейшие?!

– Мы похожи на самоубийц? – глухо буркнул Оболенский.

– Нет, правда… Вы – те самые нарушителя порядка, злодеи, воры, обманщики и ослушники Шариата, которых днём с огнём ищет весь город?!

– Вай мэ… Вот уж не думал, что буду знаменит превыше самых учёных мужей Багдада… – скорбно покачал головой Насреддин, сегодня его вело на философский лад.

– Ахмед!

– Уп… оу-у!.. Да, дорогая?

– Не будь неженкой, я и не собиралась делать тебе больно… – богатырствующая девица пару раз «щекотнула» возлюбленного локотком по рёбрам. – Но не могу же я сама представляться малознакомым мужчинам…

– Так, может, и не стоит? – с надеждой вскинулся Лев.

– Стоит! – обрубила подруга владельца лавки. – Во-первых, вы ведь уже видели моё лицо…

– Мы забудем это! – вдохновенно поддержал Ходжа, но все усилия были тщетны.

– А во-вторых, я давно хотела познакомиться с отчаянными хитрецами, покрывшими вечным позором саму старую Далилу с её уродиной дочерью. Ахмед, представь меня!

– Благороднейшая и достойнейшая, скромнейшая и учтивейшая, мудрейшая и утончённейшая госпожа Ирида аль-Дюбина! – дрожащим от страсти и вожделения тенором пропел сияющий башмачник. Увы, ни Ходжа, ни Оболенский никак не разделяли его восторга, но безоговорочно предпочитали оставаться очень вежливыми. То есть – первый низко поклонился, приложив ладонь ко лбу, а второй почувствовал странное желание присесть в реверансе.

– Ну?! – новопредставленная (упаси аллах сказать – преставившаяся!) требовательно взглянула на друзей, так лихо изогнув правую бровь, что та приобрела форму разящего ятагана.

– М-м… мы это… Щас…счастливы лицезреть, так сказать! – постучав себя кулаком в грудь, выдавил Оболенский.

– А также, если не оскорбим вас излишним любопытством, очень хотели бы знать, а