Выстрел на Большой Морской - Николай Свечин

— Мелковат ты, Гурий, чтобы Алексей Лыков твоим был. Я хожу, где хочу, и делаю, что хочу. А ежели мне кто в этом перечит, я тому башку набок сворачиваю.

На лице Осмачкина появилось брезгливое выражение. Он вяло хлопнул в ладоши и скомандовал:

— Ослябя!

Гигант за его спиной крякнул, обошёл стол и двинулся на Алексея. Одновременно дворник и Ванька-Пан схватили сыщика за руки. Но он давно уже был готов к этому и не мешкал. Легко вырвавшись, сыщик взял обоих за грудки и поставил перед собой. Ослябя налетел на сообщников и запнулся. Тогда Лыков оторвал Ваньку от пола и наотмашь, словно каким предметом, ударил им гиганта в лицо, головой в голову. Тот отшатнулся. Бросив Пана, Алексей проделал тот же приём с дворником, но пробил ещё сильнее. Теперь двое противников, оглушённые, лежали на полу, а Ослябя, вытаращив от удивления глаза, качался посреди комнаты, готовый тоже упасть.

— Вот тебе раз, другой бабушка даст!

Лыков с размаху задвинул ему в переносицу так, что детина улетел в угол и врезался в комод. Треск, звон стекла, стоны… Осмачкин полез было в ящик бюро, но Алексей перегнулся через стол, схватил его за горло и как котёнка вытащил к себе. Поставил посреди кабинета, не разжимая хватки, и внимательно посмотрел в перепуганные глаза «хозяина Дорогомилово».

— Пусти… — прохрипел Гурий, быстро покрываясь красными пятнами.

— Ась? Не пойму, о чём ты? — издевательски ответил Лыков и ещё чуть-чуть свёл пальцы.

— Пу… пу… сти… Всё… возь… ми…

— Да я и так возьму, что хочу, без твоего разрешения, дурак. Сейчас вот людишек твоих добью. Потом тебя в тонкий лист раскатаю. Говоришь, тут без тебя комар не чихнёт? И я теперь твой?

Сыщик ещё немного нажал, и Осмачкин захрипел, закатил глаза, ноги у него подкосились. Разжав хват, Лыков закатил ему крепкую оплеуху. Поймал на лету, встряхнул, поставил на ноги.

— Ну, понял теперь, кто ты есть, мокрица?

Гурий, не открывая глаз, молча согласно затряс головой.

— Уже лучше. Скажи мне, что ты ещё понял?

— Что ты… вы ходите, где хотите, и делаете, что хотите.

— Ты правильно понял, — милостиво констатировал Лыков. — Живи покуда, только не забывай урок. Иван! За мной на выход.

Ванька-Пан и сторож с трудом поднялись с пола. Лица у обоих были сконфуженные, из разбитых носов текла кровь. Ослябя продолжал лежать в буфете, не подавая признаков жизни.

Сыщик вышел, не прощаясь. На улице его догнал «маз». Пройдя несколько шагов молча, Лыков вдруг развернулся, схватил его за ворот:

— Ты чего на меня кинулся?

— Приказали… — прохрипел Пан, не пытаясь вырваться.

— Лешая голова! Ты же навёл обо мне справку. Неужели не понял, что трёх человек на меня не достаточно?

— Я не поверил…

— А теперь веришь?

— Конешно…

Лыков отпустил «маза» и продолжил путь. Тот торопливо бежал следом, как собачонка, и виновато молчал.

— Ты хоть понимаешь, что теперь с тобой будет? — прервал паузу Алексей. — Этот Гурий — просто дешёвка. Но с самомнением. Он никогда тебе не простит, что ты наблюдал, как ему морду чистили. Сдоньжит, под тюрьму подведёт, но избавится от свидетеля унижения. Соображаешь?

— Не смогёт! Он без меня, как без рук, — уверенно заявил дергач. — В Дорогомилово все знают Ваньку-Пана, и все его боятся. Фартовые меня слушают! Куды Гурий без моих ребят? Вся его сила — в нас.

— Пустые слова говоришь. Я таких, как Осмачкин, хорошо знаю. Они делают исподтишка. Гурий сначала всё обдумает, потом подсунет тебе, навроде, как помощника. На самом же деле сменщика. А несколько месяцев спустя попадёшься с бутором[108]к сыскным. И даже не поймёшь, что это Гурий тебя сдал.

Ванька шёл и молчал, потом спросил тоскливо:

— Что же мне делать?

— Хочешь, я с Верлиокой поговорю? Перейдёшь под его руку. Он много приличнее твоего Осмачкина. Останешься дорогомиловским «мазом», а Гурия — на помойку.

— Здешние не примут. Мы ребят Верлиоки недавно потопили — а теперь я под его руку перебегу! В глаза сказать побоятся, а нож в спину при случае сунут.

— Ну, как хочешь. Но я тебя предупредил!

За разговорами пришли в кабак и просидели в нём до полуночи. Один за другим вернулись из разведки все четыре дергача. Доклады их были одинаковы: Рупейто-Дубяго и Мишки Самотейкина в Дорогомилове нет.

— Ладно, Иван. Пойду искать дальше. Если услышишь что — не сочти за труд передать через Верлиоку.

— Куда ты сейчас пойдёшь? Поздно уже. Переночуй у нас!

— А ты уверен, что меня спящего не зарежут? После такого разговора с Гурием…

Ванька-Пан смутился.

— Дать провожатого? А то у нас пошаливают.

Лыков усмехнулся:

— Им же хуже будет. А то пройдёмся вместе, покажешь мне дом, в котором Наполеон останавливался. Давно хочу на него посмотреть.

— Это вон там, на горе. Но темно сейчас, ни черта не увидишь.

— Ну, тогда бывай. Помни наш разговор. Уходить тебе надо от Осмачкина, пока не поздно…

Алексей пришёл в Шиповский дом под утро. Верлиоки в комнате не было, и он завалился спать на его постель.

Через пару часов сыщик проснулся от энергического потряхивания за плечо. Открыл глаза — над ним стоял комендант и с усмешкой его разглядывал.

— А? Что? — спросил Алексей спросоня.

— Да на фонарь твой любуюсь. Кто это тебя так?

— Хапиловские.

— Вот! — Верлиока нравоучительно поднял палец. — Думалось попить да попеть, ан плясать заставили! А ведь я говорил…

— Ну, там по-ихнему-то всё ж не получилось… Прахоря[109]на мне и часы с цепочкой тоже. Однако ребят своих я не нашёл. А нынче ночью заходил в Дорогомилово, там всё прошерстил, и с тем же успехом.

— Ты был у Гурия Осмачкина?

— Да. Набил ему, дураку, морду. А также его телохранителю Ослябе с парой других глотов. И медведь костоправ, да самоучка…

— Вот это славно! — «иван» даже сел на стул и хлопнул себя по ляжкам. — Жалко, я не видал! Они нас о прошлом годе… тово…

— Слышал. В казармах этим весьма гордятся. Говорят, что утопили чужаков в Москва-реке.

— Верно говорят: двое моих насмерть утонули. Мы с тех пор туда и не суёмся. Слышь, Алексей! Поступай к нам на службу! Можно будет тогда всю Москву привести к повиновению. Ты вот человек чужой, приезжий. И ходишь бесстрашно один по тем местам, в которых я и с охраною боюсь показываться. Удивительно!