Ловчий в волчьей шкуре - Владимир Свержин

– Сие не грех, – ответствовал фра Анжело, – ибо слушать божьих пастырей – прямая обязанность добрых христиан. Однако же мы в исповедальне, дочь моя, а здесь не место для досужих разговоров. Все мы грешны, дочь моя, кто более, кто менее, и всякому из нас нужно очищение души, щедро даруемое матерью нашей церковью.

– Да я бы и душ с удовольствием приняла, – хмыкнула Алина. – У вас тут, кстати, нигде нет?

– Нет, дочь моя. Но я обратился в слух, дабы вы открыли мне душу и выпололи греховную скверну, с тем чтобы оставить чистой почву для семян добродетели.

Алина покрутила головой.

– Это чересчур сложно, но мне и впрямь нужно посекретничать с вами.

– Для того мы здесь и находимся, – ободрил ее пастырь божий.

– Одним словом, – тут же перебила его Алина Сафина, – мне срочно нужна ваша помощь.

– Милосердие и сострадание к нуждам ближнего – добродетель всякого доброго христианина, – прокомментировал фра Анжело.

– Я не о том, – зашипела красавица, раздосадованная непонятливостью святого отца. – Мне нужно скрыться, уйти от наблюдения. Мой достопочтенный кот сообщил, что вы готовы помочь нам пресечь злодеяния Констана де Монсени.

– Это верно, – подтвердил капеллан.

– Вот и прекрасно. Мне нужно отсюда исчезнуть.

– Я не занимаюсь ворожбой, милое дитя.

– При чем здесь ворожба?! У вас же должен быть выход в замок, минуя двор.

– Так и есть. На хоры можно попасть из замкового коридора. Но у дверей со вчерашнего дня поставлена стража.

– А какой-нибудь потайной ход?

– Мне о таком не известно.

– Что же делать? – раздраженно бросила принцесса.

– Молиться, просить Господа о заступничестве. Пока же я могу принять вашу исповедь, а там, глядишь, стражники устанут ждать.

Алина со вздохом начала припоминать свои прегрешения. Спешить было некуда. Наши савойские парни обладают на редкость уравновешенным нравом, и если им было сказано дожидаться по ту сторону дверей, то могут стоять там и час, и два, и сутки напролет – чего уж там, приказ есть приказ! Поэтому Алине пришлось изрядно напрячь память. Спасение пришло неожиданно и, как это частенько бывает, совсем не оттуда, откуда можно было ожидать. Со двора донесся грохот открываемых ворот, ржание коня и резкий окрик графа де Монсени:

– Что вы тут стали, точно идолы? Убирайтесь прочь!

Алина, к этому моменту дошедшая уже до признания в хищении конфет в пятилетнем возрасте, с облегчением вздохнула, ибо, по ее собственному выражению, она чувствовала себя уже неприлично очищенной, будто и не одетой. Поэтому когда его сиятельство ввалился в домовую церковь с криком: «Анжело, где тебя носит?», – будто гора свалилась с ее плеч.

Скороговоркой произнеся обычную формулу отпущения грехов и порекомендовав ее высочеству некоторое количество «Кредо», «Отче наш» и «Аве, Мария» на сон грядущий, капеллан поспешил на зов господина.

– Я здесь, ваше сиятельство.

– Мне нужна твоя настойка, тот самый «Корень саламандры».

– Непременно, монсеньор граф. Сейчас, я лишь поднимусь к себе.

– Давай, Анжело, поспеши. Бери настойку – и бегом в винный погреб. Я буду там.

– Как скажете, мессир, как скажете, – заторопился святой отец.

– Самое время поставить шах ферзем, – прошептала Алина. – Шах и мат.

Между тем охота продолжалась, удалая, обильная. Такой она всегда была в этих местах вплоть до недавних времен. Хотя выпитое поутру зелье давало о себе знать, скачка за благородным оленем и радостные кличи загонщиков будоражили кровь, заставляя сердце биться чаще.

Уже здесь, на Базе, как я прежде говорил, мне объяснили, что охота на дикого зверя – совсем не такое славное дело, как мне казалось прежде. А уж тем более непристойно радоваться мучениям ни в чем не повинного животного, терзаемого ради услады банды вельможных бездельников. Что тут сказать, может, оно и так. Людям нынешних времен, должно быть, виднее, хотя для меня охота по-прежнему самое любимое и самое желанное дело, и ничего прекраснее я не знаю.

Так что уж не обессудьте, я мчался на своем берберийском скакуне, ни на ладонь не отставая от герцога Филиберта, рядом скакал маркиз де Караба, впереди маячили ветвистые рога семилетнего красавца-оленя, и я чувствовал себя воистину счастливейшим из смертных, как бы кощунственно это ни звучало. Копыта взметывали землю на бешеном галопе, яростные псы лаяли слева и справа, не давая матерому зверю отвернуть в сторону. И в тот самый миг, когда цель была уже так близка, над лесом поплыл благовест, отдаленный, но вполне различимый колокольный звон. Я легко распознал гулкие тона Сен-Клемента, главного нашего колокола.

– Сейчас начнется! – крикнул я, поворачивая голову к Алексу.

И почти тут же началось…

О да, мои почтенные читатели, тут-то все и началось. Последние дни, с той самой минуты, как Алекс и дон Котофан открыли мне глаза на нелепость моих поисков и злодеяния, совершенные, пусть и против воли, но все же вот этими самыми клыками, я ждал этого мига. И вправду, кому, скажите, еще приходилось гоняться за самим собой, потом узнать о себе правду, от которой выть хочется, и примириться, принять себя таким, как есть. А как принять-то, когда вдруг ни с того ни с сего обращаешься в дикого зверя и бросаешься, на кого укажет хозяин, без всякого чувства, без единой мысли, горя одним лишь нестерпимым, неодолимым желанием убить, растерзать, ощутить на языке вкус горячей крови?!

Признаться, у меня еще теплилась мысль, что теперь-то, когда я вооружен знанием, что-то удастся изменить, одолеть звериную натуру. А когда я заметил, как Алекс передает его высочеству заколдованный медальон, в первый миг даже возрадовался, что теперь уж смертоубийства точно не случится. Но моей радости хватило лишь на краткий миг, увы, лишь на краткий миг! Как же велико было мое разочарование! Правда, много позднее…

Все, что произошло дальше, я рассказываю со слов его высочества Филиберта Савойского, Алекса и слуг, подоспевших, как это бывает обычно, к шапочному разбору.

Мой конь чуть приотстал на спуске в ложбину, шарахнулся, должно быть, от ветвей куста, хлестнувших его прямо в морду, и сейчас же из-под самых корней, точно дотоле таился в засаде, на мчащихся впереди охотников выпрыгнул огромный волк. Кони шарахнулись, вздыбились, почуяв запах смерти, ощерившейся в злобном оскале. Скакун герцога понес, оглушительным ржанием пытаясь выплеснуть обуявший его ужас.

Конь Алекса пробовал было развернуться на месте, но тщетно, и всадник, и грозный хищник рухнули наземь и сплелись в единый клубок. Пена бешенства стекала с оскаленных клыков, щелкавших у самого лица маркиза де Караба. Тот полоснул сжатыми пальцами по кожистому носу хищника, причиняя ему дикую боль, и тут же ухватился за вздыбленный загривок, пытаясь удержать, отвернуть от себя пасть клокочущего от ярости зверя.