Возлюбивший зло - Пирс Энтони

— Боюсь, что это все, на что я способен, — ответил Вельзевул, исчезая.

Широкими от изумления глазами девушка посмотрела на Пэрри:

— Неужели этот демон остановит чуму?

— Да, в Польше остановит, — подтвердил Пэрри. — Но больше он ничего не сможет сделать. Дальше чума пойдет своим чередом.

— Тогда я готова к своей участи, — просто сказала она. — Бросайте меня в Ад!

Взяв ее за руку, Пэрри перенесся вместе с девушкой в Варшаву. Здесь текла обычная жизнь, без всяких признаков страшной трагедии.

— Возвращайся к своим близким, — сказал Пэрри. — Ведь ты жива, и умирать тебе в ближайшее время не придется. Надеюсь, ты никогда не попадешь в мое царство.

Отпустив девушку, Пэрри собирался перенестись обратно в Ад, однако ненадолго задержался с той, которая так сильно напомнила ему об умершей возлюбленной. Он понимал — его недавний поступок обусловлен вовсе не тем, что ему хотелось сделать добро, а непреодолимым желанием доставить радость девушке. Быть может, ему удалось хотя бы немного загладить свою вину перед Джоли…

— Спасибо, Пэрри, — еле слышно пролепетала девушка.

Не веря своим ушам, он остолбенел. Когда наконец Пэрри повернулся, девушки уже не было.

Действительно ли она произнесла его имя, которое могла знать только Джоли, или ему все это почудилось? Пэрри понимал, что скорее всего никогда не получит ответа на свой вопрос. Но ему очень хотелось верить, будто на то время, когда, покинув Ад и дьяволицу, он, вопреки своим новым обязанностям, вершил добро, Джоли проснулась, вошла в девушку и разговаривала с ним…

Пэрри почувствовал себя вознагражденным.

Чума шла по земле своим чередом, в течение тысяча триста пятидесятого и тысяча триста пятьдесят первого годов проникнув в еще не тронутые области Европы и миновав лишь обширную территорию Польши — от Праги до Варшавы. В тысяча триста пятьдесят втором и тысяча триста пятьдесят третьем годах через Новгород болезнь двинулась на Россию, сея на своем пути смерть. Но к этому времени Гея уж твердо стояла на ногах, и, хотя порой ей случалось сталкиваться с другими серьезными заболеваниями, например с оспой, столь обширного, как за последние восемь лет, распространения «черной чумы» она уже больше не допустила. А Пэрри, отомстив, все-таки добился своего.

По-прежнему вмешиваясь в дела смертных, он хватался за их любое упущение. Наибольшего успеха Пэрри достиг в тысяча триста семьдесят восьмом году, когда ему удалось так разжечь внутри Церкви раздор, что раскололось само папство. Один Папа утвердился в южной Франции, в Авиньоне (Пэрри просто не мог удержаться от того, чтобы обойти стороной землю, на которой родился), а второй — в Италии, в Риме. Весь континент соответственно разделился на две части. Ереси процветали, и становилось очевидно, что старыми методами их уже не искоренить.

Пэрри добился успехов и в области политики. Посещение Самарканда привлекло его внимание к этому району, и он способствовал укреплению могущества Тамерлана. Беспощадный хромой правитель повергал близлежащие земли в ужас и возводил пирамиды из отсеченных голов. Однако его власть простиралась лишь на мусульманское общество, мало влияя на христианский мир, поэтому Пэрри удалось собрать не такой богатый урожай грешных душ, на который он рассчитывал.

По сути, препирания с Богом относительно смертных все больше казались Пэрри бессмысленными. Польская девушка сказала правду: большинство страданий выпадало на долю ни в чем не повинных людей. Ошибки в том, куда надлежит определить душу после смерти, и слабые попытки подменить добро злом едва ли приносили кому-то пользу. Настоящая борьба велась между вселенским Добром и Злом. Так почему бы не решить все вопросы непосредственно с Богом? Чем больше Пэрри думал об этой идее, тем больше она ему нравилась.

Но как подступиться к Богу? Никогда еще ни в земной жизни, ни в качестве Сатаны Пэрри напрямую не имел дела с воплощением Добра. Он знал, что люди часто обращаются к Богу с молитвами, а связующим звеном между ними и Богом является Церковь, однако все это основывалось на вере…

Вместо того чтобы задавать вопросы самому себе, Пэрри отправился в Чистилище к своему другу Хроносу. Как всегда, воплощение Времени встретил его приветливо.

— Чему я обязан такой чести, Сатана?

— Мне бы хотелось разрешить все наши разногласия непосредственно с Богом, — ответил Пэрри, — чтобы смертным не пришлось больше из-за них страдать. Но я не знаю, как к нему приблизиться. Я надеялся, что ты сумеешь помочь…

Хронос вытянул губы трубочкой.

— Мне никогда еще не приходилось встречаться с самим Богом.

— Мне тоже. Но я готов к нему отправиться, если узнаю, как это сделать.

Хронос нахмурился:

— Я помогу тебе чем сумею, мой друг. Может быть, ты более подробно объяснишь, зачем тебе это понадобилось?

Пэрри собрал воедино все вопросы, которые у него накопились.

— Я долго думал о цели воплощения Зла. Заключается ли она в том, чтобы порождать в мире смертных зло, или в том, чтобы лишь отыскивать уже существующее зло? Нужно ли мне подстрекать к еще большему злу или, напротив, сдерживать его развитие, угрожая адским наказанием? В чем заключается моя задача — победить Бога и стать главной фигурой вселенной или оказаться побежденным? Я так многого не знаю!

Хронос кивнул:

— Мне тоже приходилось размышлять над этим — и над тем, какова моя миссия. Моя работа состоит в том, чтобы определять время каждого происходящего в царстве смертных события; в основном с нею неплохо справляются мои подчиненные. Я вмешиваюсь лишь в особых случаях. Но зачем? Зачем вообще нужно отмерять каждому событию свое время? Из опыта я сделал вывод, что мой труд способствует уменьшению энтропии. Вероятно, твой — тоже.

— Энтропии? — в недоумении переспросил Пэрри.

Хронос улыбнулся:

— Иногда я забываю, что некоторые понятия, которыми я пользуюсь, из вашего будущего. Наверное, общее представление об энтропии слишком сложно, чтобы сразу дать ему готовое определение. Позволь мне постараться объяснить одну из ее сторон так: энтропию можно рассматривать как критерий изменчивости. В самом начале не существовало ни формы, ни пустоты — мы называем это хаосом. Все было неизвестно или, вероятно, недоступно познанию. Мы стремимся внести порядок и ясность, а следовательно, уменьшаем энтропию. Мы боремся с естественным ходом событий, поскольку предоставленная самой себе вселенная рано или поздно снова погрузится в беспорядочное состояние, характеризующееся наибольшей энтропией. В конце концов, если мы преуспеем, мы добьемся для мира наилучшей организованности, и все станет известно. Таким образом, все инкарнации, включая воплощения Добра и Зла, возможно, стремятся к одному и тому же.

Пэрри кивнул:

— Таю, значит, ты тоже задумывался об этом, Хронос! Мне никогда не приходило в голову, что у Добра и Зла может быть общая цель, но, наверное, так оно и есть. Почему же нам нужно непременно противостоять друг другу?