Память Вавилона - Кристель Дабо

– Документ, который ищут Генеалогисты, имеет одну отличительную особенность: он содержит весьма специфическую информацию. Информацию, – добавил он, покончив с последней застежкой, – которая позволила бы тому, кто ее раскрыл, стать равным Богу.

Офелия пристально смотрела на Торна, не прерывая его, не мигая, почти не дыша.

– Думаю, излишне предупреждать, – продолжал он, – что вы ни с кем не должны делиться данными сведениями. Особенно с Леди Септимой. Она уверена, что мои поиски преследуют одну- единственную цель – составление каталога; вот пусть и пребывает в этом заблуждении.

У Офелии так закружилась голова, что она поспешила присесть на кровать.

– Что же означают ваши слова «стать равным Богу»?

– Не знаю. По крайней мере пока не знаю.

– И вы утверждаете, что такая информация существует здесь, в Мемориале, на виду у всех, под рукой у всех, и никто этого не подозревает?

Торн отложил перчатки и открыл пузырек с аптечным спиртом, чей едкий запах тотчас распространился по всей комнате.

– Почти никто. Если Генеалогистам известно о существовании такого документа, значит, кто-то им об этом сообщил.

Офелия нахмурилась. Может, тут-то и кроется «последняя истина», о которой в первый день рассказал Амбруаз, показывая ей Мемориал? Девушка не обнаружила в Секретариуме никакой бронированной комнаты, хотя повсюду искала ее; в конце концов она убедила себя, что все это просто сказки.

– Генеалогисты больше ничего не сообщили мне, – заключил Торн. – И если я захочу получить у них дополнительные сведения, мне придется для начала предъявить им веские доводы.

– Значит, вы надеялись, что тайна кроется в журнале коменданта?

Теперь Офелия лучше понимала, почему он не запрыгал от радости, когда она поделилась с ним своим открытием. В сущности, он уже приблизительно знал то, что она обнаружила.

– Именно так. Но вы меня разубедили. Теперь придется информировать об этом Генеалогистов.

И Торн начал старательно протирать кисти рук спиртом. Офелия заметила, что всякий раз при упоминании о Генеалогистах его брови мрачно сдвигались, а лицо темнело. Он явно относился к ним враждебно.

– Так кто же хочет сравняться с Богом? – спросила девушка. – Они… или вы?

– Я не намерен свергать Бога, чтобы посадить на его место кого-то еще. С момента моего бегства из тюрьмы я преследую единственную цель: найти слабое место этого труса, который скрывает от мира свой подлинный облик.

И лицо Торна омрачилось еще больше.

– Сомневаюсь, что Генеалогисты разделяют вашу точку зрения, – сказала Офелия.

Она и сама не знала, какая перспектива страшнее – мир, управляемый Богом, или мир, управляемый людьми, возомнившими себя богами.

– Вы правы, – бросил Торн сквозь зубы. – Они ее не разделяют.

Наступило молчание. Офелия силилась удержать эгоистический вопрос, так и просившийся наружу: что она-то делает во всем этом? Какую роль отвел ей Торн в своих планах?

– Ученик, о котором пишет комендант, – сказала наконец девушка, – и который, по его мнению, отличается от прочих будущих Духов Семей, – чтό, если он и есть тот самый Другой? Может, он стал слишком опасен? Может, именно поэтому Бог и заключил его в зеркало? Я смотрю, у вас здесь нет ни одного зеркала, – внезапно заметила она, окинув взглядом комнату.

Торн мотнул головой. Засучив рукава рубашки, он протирал спиртом руки до локтей так энергично, словно решил свести с кожи все свои шрамы.

– Значит, вы не стали им?

– Кем это – им? – буркнул он.

– Проходящим сквозь зеркала.

– Ваше свойство, конечно, помогло мне бежать из тюрьмы, но я считаю, что к нему не стоит привыкать. Кстати, я и вам советовал бы держаться подальше от зеркал, – добавил он, отставив пузырек.

– Почему? Вы думаете, там скрывается Другой, которого я снова могу случайно освободить?

– Нет. Я поверю в существование Другого, только когда встречусь с ним лицом к лицу. А до тех пор буду считать Бога единственным виновником развала нашего мира. Самое печальное то, что Он завладел вашим обликом и, вполне вероятно, вашим семейным свойством; неизвестно, как он ими распорядится. Лично мне не хотелось бы, чтобы Он пролетел сквозь зеркало и материализовался в моей ванной.

Офелия задумалась над его словами. Проходить сквозь зеркала мог лишь тот, кто обладал праведной, благородной душой, а все предыдущие действия Бога не позволяли ей верить в чистоту его помыслов.

Эта мысль кое-что напомнила девушке:

– В ту ночь, когда Он возник в вашей камере, я заметила одну особенность: у Бога нет отражения. Он может принимать тысячи обликов, но перед зеркалом у Него… – Офелия никак не могла найти нужное слово. – Не знаю, как сказать… Ну… словно Он вообще не существует.

Торн на секунду прекратил свое занятие.

– В самом деле, очень странно.

И он снова принялся рьяно протирать руки. Офелия вообще-то ценила молчание, но паузы, то и дело возникавшие в их разговоре, были для нее истинной мукой. Она не понимала, почему чувствует себя рядом с Торном более одинокой, чем в предыдущие три года, почему ее внутренняя пустота так страшно усугубляется в эти минуты.

– А чтение предметов? – спросила она. – Вам уже случалось прибегать к нему? Если я могу дать полезный совет…

– Не поможет. Оно мне ни разу не удалось.

– Скорее всего, тут мешает ваша память. Мой крестный вечно твердил, что настоящий чтец должен забыть самого себя.

– Ну вот вам и ответ, – отрезал Торн. – Я никогда ничего не забываю. В любом случае, Лорду Генри не пристало быть анимистом.

И снова воцарилось молчание. Офелия с грустью признала, что не способна поддерживать беседу. Торн охотно участвовал в любой дискуссии, относившейся к его расследованию, но стоило затронуть личную тему, как он замыкался в себе.

Когда он снова взял пузырек со спиртом, девушка понадеялась, что он закупорит его и поставит на место. Но он начал протирать руки по второму разу, будто они внушали ему отвращение. Офелия смотрела издали на переплетение голубых вен под кожей, на запястья и длинные чуткие пальцы, и внезапно ее пронзила какая-то странная боль в груди. Девушка не понимала ее причины, но при виде этих рук ей хотелось взвыть от горя.

Она торопливо отвернулась, когда Торн, доселе поглощенный своим занятием, взглянул на нее.

– Итак, я сообщил вам все, что знаю. А теперь вы должны вернуться в Школу. Каждая минута, проведенная наедине со мной, дает пищу для сплетен. Я же предпочитаю использовать это время для поиска новых путей к истине.

Голос Торна звучал твердо и напряженно. Офелия заподозрила, что ее присутствие создает проблему скорее для него, чем для нее. Она встала с кровати и пошла к выходу, ухитрившись по пути толкнуть стол и опрокинуть лампу. К великому ее удивлению, лампа тут же поднялась сама собой, стол вернулся на свое место с точностью до миллиметра, а покрывало на кровати расправилось и опять стало безупречно гладким. Лорд Генри, может, и не собирался быть анимистом, однако это не мешало его личным вещам перенимать мании хозяина… Офелия испытала странное удовольствие при мысли о том, что, несмотря на их разобщенность, какая- то крошечная частица ее сущности теперь живет в Торне. Девушке вспомнились его часы. С тех пор как она вернула их владельцу, он ни разу не воспользовался ими. Может, просто выбросил, раз они испорчены? Офелия надеялась, что это не так. Хватит с нее мучительных сожалений о потерянном шарфе.