Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки - Наталья Нечаева

Клянусь, я в жизни не видела ничего прекраснее! Ни в Третьяковке, ни в Эрмитаже, ни в Русском музее.

– Это я?

Павел промолчал. Впрочем, ответ и не требовался. К чему?

Я вглядывалась в прекрасное лицо, узнавая и не узнавая. На портрете все было моим и все – чужим! Будто сквозь слепящее золото проступала жесткая ржавчина. Или наоборот, сквозь хмурые облака – далекое солнце. Пораженная, я стянула темные очки. Впечатление стало просто ошеломляющим: через нежные тонкие черты прекрасной женщины невероятным образом проглядывал иной облик – сильный, мужественный, даже несколько грубоватый – словом, мужской.

– Паша, – растерянно и восхищенно обернулась я к автору, – Паша.

– Что с тобой? – вдруг обеспокоенно поднял он мое лицо за подбородок. – Что с глазами? Ты плакала?

– Да, – искренне кивнула я. – Искала тебя по всему ледоколу два дня, уже решила, что не найду.

Он посмотрел на меня странно и счастливо:

– Так ты прилетела ко мне?

Смущенно потупившись, я промолчала, будто показывая: к чему слова, если нам обоим и так все ясно.

– Как же ты это написал? – Я снова прилипла к портрету.

– По памяти, – просто ответил гений. – Я тебя вижу такой.

– Это – мне? Ты мне подаришь?

– Нет, Дашенька, этот – не подарю. Это слишком личное.

Я совершенно не расстроилась. Дурачок! Конечно, он еще сомневается, соглашусь ли я стать его музой и женой. А когда соглашусь, вопрос сам собой отпадет.

– Ты хочешь ее продать? – лицемерно вздохнула я.

– Нет, Дашенька, такие работы не продаются. По крайней мере, при жизни художника.

– Но ты же обещал написать мой портрет и подарить мне!

– Обязательно напишу, – расцвел он, – если ты мне попозируешь. В Москве, дома. Только это будет совсем другой портрет. Ты согласна?

– Легко! – Я нежно тронула его за рукав: – Сколько скажешь!

Женщина всегда знает все наперед. В первые сорок секунд знакомства. Это – доказанный наукой факт. Так и я совершенно точно знала, что позировать Павлу Чурилину я буду много и часто. И великое число моих портретов рассеется по миру, осядет в частных коллекциях и лучших музеях. Именно мое лицо, это, с портрета, или иное, ничуть не хуже, станет символом творчества гениального Павла Чурилина. Поэтому главной моей задачей на ближайшие десять лет станет не превратиться просто в его музу, а сохранить свою самобытность и состоятельность в профессии. То есть остаться личностью с большой буквы, чтоб весь мир понял: выбор художника неслучаен! Эта женщина, то есть я, достойна такой судьбы и такой славы.

Да, я это уже знала, а Паша пока нет. Ничего, сюрприз будет, как говорит мой любимый Шифрин. Или Хазанов? А, какая разница?

– Павлик, а где твои северные пейзажи? – ласково поинтересовалась я. – Покажи!

– Наброски, Даш. – Он выдвинул из-за дивана несколько подрамников. – Я стараюсь ловить настроение и свет. А доделаю потом, дома. Но это будет сенсация! Представляешь, совершенно случайно, ну, просто по наитию, нашлось такое смешение красок. В Москве бы никогда не догадался!

Я перебирала холсты. Сиреневые льды, зеленые снега, розовое море. Куски неба совершенно невероятных волнующих цветов. Я и думать не думала, что у белого может быть столько оттенков! Пронзительность и чистота, вот чем поражали наброски Паши.

– Потрясающе… – вымолвила я. – Паша, ты – гений.

– А ты не знала? – кокетливо прищурился он. – Я знал, что Север – это мое! Не зря сюда рвался. И это все, – он обвел руками свою голову, видно, намекая на перемену внешности, – тоже не зря! Я – гений, Даша! Гений! Ты понимаешь?

– Конечно, понимаю, – я чмокнула его в щеку. – Что будем делать?

– Работать, Дашенька! Работать и работать! Вот, начал до обеда. – Он ткнул в абракадабру на мольберте. – Пока не ушел свет, надо закончить! Ты меня простишь?

Ясное дело, ни прощать Чурилина, ни уходить от него сейчас мне не хотелось. Но. Как будущая жена гения, я просто обязана относиться с уважением к вдохновению мастера и всячески его поощрять.

– Конечно, Павлик, работай! Я пойду к себе, а за ужином встретимся. Да?

– Обязательно! Вечерами я стараюсь хоть немного отдыхать: глаза очень устают. Сходим в бар. Или на танцы. Хочешь?

– Куда скажешь! – Я совершенно определенно давала понять, что его интересы для меня превыше собственных.

Напоследок мой взгляд снова приклеился к чудесному портрету. Загадка, в нем заложенная, волновала меня необычайно. Отчего-то вдруг показалось, что, разрешив ее, я пойму саму суть жизни, ее смысл и разберусь с собственным предназначением.

– Паша, а можно. – Я замялась. – Можно я возьму портрет с собой? В свою каюту? Хочу рассмотреть подробнее.

– Портрет? С собой? – Он несколько оторопел.

– Да не бойся, – засмеялась я, – не потеряю! Мы же все в одной лодке!

– Бери, – недоуменно и, честно говоря, не очень охотно пожал плечами он. – Только осторожнее.

– Спасибо! – Я чмокнула его еще раз и выскочила из каюты.

Очень кстати, что он сейчас будет работать. Я хоть в порядок себя приведу! Ужас ведь на кого похожа! Раз я вполне могу смотреть на мир без очков, значит, можно и реснички подкрасить, и лицо подправить. То есть нанести обычную боевую раскраску. Чтоб Чурилин и вовсе обалдел. И пусть тогда Боков, увидев нас вместе за ужином или в баре, кусает свои костлявые локти. Сразу ведь сообразит: меня потерял и картины не приобрел. Так тебе, Антоша, и надо! Вали в свой Голливуд, оправдывайся, как лучшего сценариста упустил! А ко мне даже подходить не смей! И вообще, сегодня вечером я от тебя в Пашин люкс перееду. Вот так.

* * *

Передо мной стояло зеркало, чуть поотдаль – портрет. Глаза я уже накрасила и теперь, накладывая тон и изощренно подправляя румянами скулы, пыталась добиться абсолютного сходства с собственными портретом. Эта гениальная мысль посетила меня внезапно, после часовой, но безуспешной попытки разгадать тайну картины. То есть с неразрешимостью сего ребуса я почти смирилась, успокоив себя тем, что и загадка Джоконды не разгадана до сих пор. И ничего! Это ничуть не мешает Моне Лизе оставаться шедевром. Даже наоборот. Если уж быть совсем честной, а значит, на время забыть о скромности, то мое лицо кисти Павла Чурилина превосходило средневековую красавицу по всем параметрам.

Я нисколько не сомневалась, что мой портрет не просто потеснит Джоконду с олимпа, а станет достойной и, главное, своевременной заменой этого шедевра. Сколько можно? Времена меняются, значит, должны меняться и их символы? «Поцарствовала – и хватит, – мысленно обратилась я к европейской Лизавете, – уступи место. Пора».

Острым карандашом я слегка подправила левую бровь, чуть удивленно задранную на портрете, капельку, едва-едва, приподняла обводкой контур верхней губы. Полюбовалась. Сравнила. Я на портрете и я живая были одинаково хороши. На мой вкус, даже чересчур.