Хонас и розовый кит - Хосе Вольфанго Монтес Ваннучи

проститутки, который с одинаковым успехом мог украшать как витрину борделя, так и полицейскую сводку. Вооружившись неподобающей красотой, она отправилась в дом к Алексу, не понимая, что и единственным средством обороны, и главной угрозой ее безопасности была ее ослепительная привлекательность.

Комната Алекса оказалась такой, как она предполагала, – в ней царил бардак: книги на стульях, чистая одежда на кровати, грязная одежда на полу, шкаф открытый и пустой, словно ненужная кладовая.

Не осознавая побуждений, которые привели ее сюда, Хулия зашла внутрь, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку. Алекс, увидев ее, понял, зачем она явилась. Он до малейших подробностей знал, что сейчас произойдет, как будто у него в кармане был сценарий этой пьесы. Хулия смутно догадывалась, что вернулась в эту комнату из-за того, что страх не оставил ей другого выбора. И вот, под сгустившимся светом, паутиной накрывшим хаос, в уютной полумгле к ней вернулся дар речи, она взяла судьбу в свои руки и неожиданно для себя услышала свой голос, приказывающий Алексу раздеться. Повинуясь, Алекс снял брюки и рубаху. Он мог сослаться на холод, мог выставить ее из спальни под все извиняющим предлогом собственного помешательства. Но внезапное появление девушки лишило его единственной защиты – спасительного безумия. И полуголый Алекс подтверждал, что ничего более здорового и ясного, чем его странный вид, в комнате не было. Спустив трусы, он оставил на себе одну странную деталь – психическое здоровье, которое он с себя снять не мог. Ему ничего не оставалось, как прикрыть руками пах, непроизвольным и наигранно детским жестом.

Подняв взгляд, Алекс увидел Хулию обнаженной. Она разделась незаметно. Он забыл, что девушка пришла к нему одетая, казалось, в комнату она зашла в чем мать родила. Как будто он читал ее мысли и узнавал о намерениях раньше, чем она сама. Он неясно предвидел эту встречу, и вот Хулия лежит перед ним на кровати с раздвинутыми ногами и с оскаленными в улыбке, будто вырезанными из слоновой кости, зубами, которые наводят на него ужас. «Изнасилуй меня, придурок. Хочешь меня изнасиловать? Тогда не мешкай». То ли она произнесла эту команду, то ли та читалась в изгибе ее тонких, как лезвия, губ. Это нельзя было назвать приглашением, скорее наоборот, она прозвучала как агрессивный вызов судьбе, как просьба к охотнику изнуренной жертвы, которая располагает лишь одним оружием – желанием быть проглоченной вместе с ядом.

Он взглянул на нее со сладким любопытством идиота. Приблизился к ней, поцеловал ступню и склонил поверженную голову на кровать. Хулия пнула его в лицо. Истекая кровью, он застонал, сидя на полу, одной рукой зажимая разбитые губы, другой прикрывая умертвленные ею гениталии, где рука выполняла роль уже не защиты, а, скорее, могильной плиты.

– Больше ко мне не сунется. Никогда меня не потревожит, – сказала Хулия и расхохоталась, вспомнив, как Алекс попросил у нее закурить, когда она выходила из комнаты.

– Ты его спровоцировала? – спросил я.

– Нет, – буркнула она, не переставая раздуваться гордостью от своей победы. Гордостью, которая заставила ее недружелюбно задрать подбородок вверх.

– А если бы он принял предложение и изнасиловал бы тебя?

– Он не посмел бы, я была в этом уверена.

– Но если допустить, что предчувствие тебя подвело и он набросился бы на тебя.

– Я не могу думать о том, чего не было.

– Напряги воображение.

– Не буду.

– Исходя из чего ты была уверена, что он тебя снова не изнасилует?

– Исходя из того, что сегодня я проснулась с чувством абсолютной уверенности в себе.

Безрассудство, на которое пошла Хулия, разбудило во мне ревность. И мне захотелось сказать: «Ты такая отважная и тщеславная. Думаю, твоя гордыня, прежде чем насладиться разгромом Алекса, была вскормлена приличной суммой, которую за тебя отдали. Скажи мне по секрету: сколько ты стоишь, голубка?» Я промолчал, потому что она не подозревала о торгах, на которые ее выставили. Не подозревала, что само ее представление о свободе было в корне ошибочно, что она принадлежала хозяину и стоила не больше пешки, убранной с шахматной доски.

Задушив свои вопросы, я также отрекся от права признаться ей в своих тайных планах. Какой прок посвящать тебя в мое последнее решение отправиться за границу с контрабандой кокаина? Я ничего ей не сказал, потому что для этого сначала ее нужно было просветить о делишках Патрокла. Рассказать об охватившем меня безумном порыве выбежать на улицу и, стуча в сковороду, кричать о том, что мой тесть – лицемер. О том, как я делился открытием то с одним, то с другим другом, и ни один не поверил. Как я пережил отчаяние человека, который увидел ночью НЛО, рассказал о нем миру, и тот потребовал предоставить доказательства, а я в качестве аргумента могу предложить только свою эфемерную честность.

Отсутствие отклика на мои слова заставило меня погрузиться в блаженное молчание. В ужасное молчание, которое заключило меня в свою утробу. Весь город был этой темной утробой. Мне осточертели городские виды. Иногда я сбегал из пригорода, шел к реке, ложился на песок и позволял себе быть погребенным журчанием воды. Во время такого отдыха моя мозговая активность активизировалась. Покой разжигал очаг моих нейронов. Как горячие пирожки, из этого огня возникали все новые и новые идеи. Безобидные чудачества. Похитить Арминду. Жениться на Хулии по обычаям индейцев чиригуано. Надеть смокинг и покончить с собой, выпив бутылек розового масла. Вступить в Союз бедных крестьян и баллотироваться в депутаты. Грезы все больше помрачали мой рассудок. Фантазия раздувала огонь в моих венах. Но огонь этот был блуждающим, планы эфемерными, и я без остановки тасовал их.

Из всех моих выдумок одна оказалась весьма живучей – подзаработать на перевозке кокаина. Масса людей занималась таким туризмом. Благородные дамы. Блудные дети. Ложные беременные. Отчаянные влюбленные. Бандиты выходного дня. Неизлечимо больные, желающие в последние часы жизни сколотить наследство для детей. Чтобы позволить мне сделаться одним из них, совесть потребовала озвучить причины, оправдывающие нарушение закона. Я искал их и не находил. Как ни парадоксально, единственным предлогом было отсутствие серьезных и уважительных причин не совершать этого шага. Приключение помогло бы мне заполнить пустоту. Вокруг меня исчезал старый мир. Мои родственники стали химерами. Патрокл, Ира, Хулия, Талия, друзья – все казались разлагающимися трупами, отказывающимися покоиться в могилах. Их реальность и порядок вещей, к которому меня приучали малыми дозами, начиная с уроков Закона Божия и заканчивая кодексами, изученными мною в университете, погружались в средневековую тьму. Вокруг только мертвецы и мгла. И когда, вместо призраков,