Золотой иероглиф - Дмитрий Дубинин

«Шары» — это страшно. Подобное средство считалось в наших кругах оружием массового поражения и применялось в случаях исключительных, когда у «авторов» назревал передел сфер влияния. А расплачиваться за их амбиции были вынуждены мы, подростки — старшеклассники и пэтэушники. Эти «шары» представляют собой стальные шарики из подшипников, диаметром каждый примерно по пятнадцати миллиметров. Нетрудно представить, что происходит, когда полусотенный рой этих шариков врезается в плотную толпу. Тут уже не помогают ни колья, ни цепи, ни кастеты.

Кто успел пригнуться, тем повезло. Но после залпа почти десятеро наших с криками боли упали на землю (потом, как я узнал, трое на всю жизнь стали инвалидами). С оставшимся десятком «бойцов» врагам удалось справиться без особых проблем, также как и с запоздавшей подмогой, которую «пентагоновцы» встретили вторым залпом шариков.

Мне тогда еще повезло — ни один из шариков не угодил мне в голову, но два очень чувствительно ударили в спину, а один, скользом, по пальцам правой руки, из-за чего я сразу же потерял статус боевой единицы: одной рукой сражаться с превосходящими силами противника — дело бессмысленное. В общем, меня отметелили без подручных средств, но так, что я очухался только в больнице, а вышел оттуда лишь пять дней спустя. Возможно, эта уличная битва, оказавшаяся самой страшной в моей жизни, и сыграла свою роль в том, что, закончив той весной школу, я уехал из Казани без всякого сожаления — поступать на учебу в вуз в любом другом городе. Хватит — местными обычаями я был сыт по горло.

В общем, когда я стал приходить в себя в больнице Владивостока, то самочувствие было примерно таким же, как и тогда. От боли я и очухался, увидел побеленный потолок с висящими под ним шарообразными плафонами, и сразу все понял… А рядом с моей кроватью сидела очень знакомая молодая блондинка с грустными, усталыми глазами. Я хотел к ней обратиться, но тут же снова потерял сознание — поколотили меня эти сволочи здорово. Но, видимо, отключился не надолго, потому что, когда опять открыл глаза, блондинка все еще находилась рядом.

«Таня», — попробовал позвать я, но не получилось. Она все же поняла, наверное, по движению губ, что я обращаюсь к ней, потому что ее лицо сразу приблизилось. В Таниных глазах блестели слезы. Но этого я перенести не смог и зажмурился, якобы снова «провалился».

… Поговорили мы лишь на другой день, и то сестра постоянно прерывала нас репликами типа «врач велел не беспокоить». Оказалось, что меня обнаружили лишь под вечер и повезли в больницу «скорой помощи». Кто-то из сердобольного персонала больницы, обнаружив мою «пьяную карту», позвонил Таньке. Эту карточку, выполненную типографским способом как бланк, купила мне Таня и сама же ее заполнила, после того, как я однажды, будучи сильно под мухой цеце, забрел в чужой район города и никак не мог объяснить прохожим, куда мне надо идти — в Новосибирск мы переехали недавно, и я плохо ориентировался в нем. На бланке был текст следующего содержания: «Прошу прощения, я сегодня пьян. Убедительная просьба доставить меня по адресу (следовал пропуск), а если это невозможно, то позвонить по телефону (то же самое). Прошу также меня не кантовать и не сдавать в милицию. Спасибо». Танька своей рукой вписала адрес и телефон, а мне велела никогда не расставаться с этой карточкой.

И вот она, по ее словам, вылетела во Владивосток первым же рейсом, как только узнала о том, какая беда со мной приключилась… Неужели я действительно не ценю свою жену, черт возьми? Получается, так.

Несмотря на то, что я попал в паршивую ситуацию, последствия ее оказались не настолько уж страшными. Я отделался легким сотрясением мозга, многочисленными ушибами и кровоподтеками. Обошлось без переломов, только вывихи двух пальцев на левой руке. Плюс разбитый нос, сломанный зуб и прочие мелочи. Радовало и то, что деньги, документы и вещи благополучно пролежали все это время нетронутыми в камере хранения морского вокзала. Могло быть хуже.

Это мне повторила Таня, когда, уговорив врача, забрала меня из больницы в гостиницу «Золотой Рог» на Светланской, где мы сумели взять двухместный номер, несмотря на то, что по паспорту не являемся супругами. Таня надеялась, что пробудем мы в гостинице не более суток, и скоро вылетим домой…

— Я должен немедленно позвонить, — сказал я.

— Куда?

— В Саппоро.

Таня долго соображала, о чем это я.

— Зачем?

Я объяснил. Тане я еще не успел рассказать о том, что умудрился-таки побывать в Японии и вернуться оттуда, она была уверена, что я провел все это время во Владивостоке. Она не так уж сильно удивилась, тем более, что я написал в письме о предстоящем путешествии на родину предков. Но Таня не стала читать нравоучения на тему «хватит болтаться где попало, и так чуть шею не свернул», а перевела разговор на тему «родины предков».

— Так ты до сих пор мнишь себя внуком самурая?

— Что значит «мнишь»?

— А то. Я получила письмо от твоего отца и, поскольку оно пришло на наш адрес, вскрыла… И прочла, ты уж извини. Ведь перед этим ты написал, что уезжаешь в Японию за каким-то мифическим наследством твоего деда, и я не могла не дочитать, потому что именно об этом в письме шла речь. А потом Лена…

— А ты знаешь, я с ней встретился на теплоходе, который шел в Японию.

— И что, неужели она тебе ничего не объяснила?.. Впрочем, она могла и не объяснить — я уже знаю, насколько она двуличная.

— Это ты о своей подруге так?.. Нет, она просто была выпивши, а с пьяными, сама знаешь, тяжело разговаривать, я и не стал выспрашивать подробности…

— Во-первых, давай не будем о том, что она — моя подруга.

— Так, это уже интересно…

— Во-вторых, если ты до сих пор ничего не знаешь, можешь прочесть письмо. Я догадалась захватить его с собой.

— Ты серьезно? И что, неужели отец, не зная о том, что я собрался в Японию, уже принялся меня отговаривать от этой затеи?

— Ты прочитай, а потом сам делай выводы. — Она протянула мне конверт.

Я достал листок линованной бумаги, исписанный знакомым почерком отца.

«Здравствуй, Андрей! Я передаю это письмо с борта оказией, потому что никак не удается выбраться на берег — в этом году работы случилось намного больше, чем все мы ожидали. Меня действительно беспокоит твой живой интерес к истории того бамбукового сувенира, и я боюсь, что ты можешь нажить себе врагов, если начнешь искать следы его прежних хозяев. Мне, конечно, уже давно следовало рассказать всю правду — ведь ты уже давно вырос, а я все думал о тебе как о мальчишке-школьнике и, помня, каково мне пришлось самому в детские годы из-за того, кем был мой отец — твой дед, не хотел ничего говорить.

Но пишу тебе об этом сейчас и, думаю, что поступаю правильно. Мой отец в годы войны жил в Хабаровском крае и служил в НКВД. В том самом, которого тогда все боялись, и о котором впоследствии пошла настолько дурная слава. И, я думаю, если в той организации служили такие люди, как мой отец, это действительно жуткая контора. До сих пор не понимаю, чем можно объяснить, что он, всегда добрый и заботливый дома, занимался такими страшными вещами на службе.